– А где же он?
– Не знаю. А тебе что, без него скучно?
– Не знаю. Кажется… – я вздохнула и взглянула на Аню почти виновато.
– А Захар? Ты больше не любишь Захара? – Аня оттащила меня к подоконнику, поставила перед собой и посмотрела на меня с ужасом, как на преступницу.
– Ань, я не знаю, – я отвела взгляд. – Может быть, нет?
Как будто она могла ответить!
– Шутишь?
– Не могу в себе разобраться.
– Ну ты и штучка, Покровская! – Аня покрутила головой. – Зайди после школы к Капитонову, спроси, в чем дело, вы же соседи. И мне сообщи в «Контакте». Мне тоже интересно, почему отличники прогуливают. Слушай, может, он в десятый «В» перешел? – Аня рассмеялась.
– Не могу зайти. Я стесняюсь его, Аня.
Анька расхохоталась:
– В тебе стеснения, Ветка, как во мне – африканской крови.
Вот напрасно она так думает. Только, может, это не стеснение, а что-то другое?
Левы нет в школе.
Значит, и музыки не будет, ясное дело, но после уроков я все-таки подергала дверь музыкального кабинета. Вдруг он прячется от меня здесь?
Заперто.
И его сердце заперто.
Но музыку слушать буду! Сидеть под дверью буду! Кто запретит?
Стоп! А может, он заболел? Вот я тупая: вчера в лифте он кутался в шарф. И кашлянул два раза.
Эта мысль меня неожиданно успокоила. Я ухватилась за нее как за соломинку. Простуда – это не страшно. Пройдет дня три-четыре, и я его снова увижу. Переживу как-нибудь. Ох, как же это долго – четыре дня. К нему домой зайти, справиться о здоровье? Нет, не пойду. Я с Захаром унижалась, с Левой – не буду.
Пролетело не три, не четыре дня. Неделя. Левы по-прежнему не было в школе.
С Захаром мы теперь запросто ходили в буфет. Пили чай с булками. Сидели за одной партой. Ему понравилось со мной сидеть. Я снабжала его запасной ручкой, потому что он свою то забывал, то она у него не писала; учебниками – ему было лень их таскать; мелкой денежкой – на булки и пирожки. На уроках наши локти соприкасались. Мы иногда толкались локтями. Иногда своей лапой в зимней кроссовке он наступал мне на ногу. Как будто невзначай. То есть он со мной не сильно, но заигрывал. К моему ужасу, мой локоть оставался глухим. И нога просто выползала из-под его кроссовки. Ничто меня больше не жгло. Электричество между нами не пробегало. Мы стали просто друзьями.
Но что случилось? Почему он перестал меня волновать? Ведь он же прежний – его лицо с темными глазами и челкой, спадающей на лоб, – такое же смазливое, нежное, без всяких юношеских прыщей. Такие же спутанные длинные ресничища, как черные пушистые снежинки. Все прежнее! Я даже могу подергать его за ресницы, как тогда, в детском саду, скорее всего, он мне разрешит это проделать. Но… никакого желания!