А еще здесь было очень тихо: не было птиц, не шуршал ветер в кронах деревьев-скелетов, не скрипели оборванными петлями ставни и калитки, не лаяли собаки… Да и откуда здесь взяться собакам? — подумал Ахабьев чуть удивленно. Отчего я вообще вспомнил о собаках?
— Это что ж, нам теперь все дома обшаривать? — чуть растерянно сказал Валентин Дмитриевич. — А если, неровен час, крыша рухнет? Зашибет ведь… Тут же сгнило все давно. Вон какие дыры! И чего его сюда понесло? О-хо-хо… Ну что ж, Олег Николаевич, вы берите себе левую сторону улицы, а я по правой пройдусь. Небось, дрыхнет старикан где-нибудь, а мы его ищи…
Искать не пришлось. Максим Платонович Кузьмин лежал на земле в самом конце улицы. Маленький, нелепый, жалкий в своем распахнутом стареньком пальто и кургузом пиджачке с оборванными пуговицами, левой рукой он стискивал грудь сквозь тонкую ситцевую рубашку, а скрюченными пальцами правой — комкал холодную грязь. Его тонкие, похожие на паутину седые волосы были растрепаны, а на землисто-сером лице ярким пятном выделялись синевато-белые губы. Глаза его были закрыты, и не просто закрыты, а зажмурены, крепко-накрепко сжаты, до судороги, так, что все лицо перекосила гримаса напряжения, и губы кривились в безмолвном крике…
Он был мертв. И мертв уже давно. Смерть наступила чуть меньше суток назад, определил Ахабьев на глазок. Выходит, пока я всю ночь искал Зверя в лесу, Зверь выслеживал этого безобидного старичка… И выследил. Только убить не сумел. У старичка было слабое сердце… А падаль Зверь не ест.
Что ж, сойдет за смерть от естественных причин. В конце концов, что может быть естественнее смерти от инфаркта?
— Вот черт… — пробормотал Валентин Дмитриевич, увидев труп и слегка побледнев. — Вот надо же… Черт побери… И что теперь делать? Как же мы его понесем? Машина же сюда не доедет… Летом бы доехала, а сейчас… Надо бы носилки соорудить. Ну не бросать же его здесь, верно? А потом… Черт, и телефона-то у нас в Сосновке нет. Придется ехать в город за «скорой». И милицию тоже надо вызвать…
Как же он спокоен, удивился Ахабьев. Как же он хладнокровен и рассудителен! Уравновешен и равнодушен… И все, что его волнует — так это непредвиденные заботы и необходимость ехать в город… Смерть человека для него — всего лишь источник проблем. Не более.
Не от того ли, что это он его убил? Ахабьев мысленно улыбнулся своей мнительности. Лет десять назад он бы точно заподозрил Валентина Дмитриевича в ликантропии. И принял бы все необходимые меры. Несмотря на предостережения отца.
А потом мне пришлось бы принять все необходимые меры в отношении самого себя, подумал он. Ведь приди я сюда один, спрятал бы труп в погребе одного из домов, а Елизавете Ивановне сказал бы, что ничего не нашел. И всего делов…