* * *
«Моя первая охота скорее напоминала детектив Агаты Кристи… Я не так пытался выследить Зверя, как угадать, кто из моих соседей по туристическому кемпингу неподалеку от славного болгарского города Тырговиште (забавно, как далеко порой приходится забраться, чтобы понять кто ты такой на самом деле!) и есть хитрый и коварный оборотень… Наверно, это атмосфера мистики и ужаса, окружавшая наше семейное ремесло, превратила меня в параноика и заставила забыть элементарные правила поведения животных.
Хищник никогда не охотится возле своего логова. Оборотень никогда не станет жить среди тех, кого он собирается убить. Это слишком рискованно. А Зверь лишен жалости и милосердия, но не ума!
К тому же, как я подозреваю, Зверю вовсе необязательно подкрадываться к своим жертвам. Об этом нет упоминаний в дневниках наших предков (по крайней мере, в тех, что я читал), но я почти убежден в том, что Зверь может приманивать к себе людей…
Но это — тема для отдельного разговора. А пока я хочу дать тебе совет, Олег: не повторяй моей ошибки. Не подозревай тех, кого ты знаешь. Выслеживай Зверя, а не людей! А впрочем… Боюсь, что это та ошибка, которую ты совершишь непременно. Ведь никакие отеческие советы не заменят практического опыта… Главное — чтобы ты вовремя понял, в чем была твоя ошибка.
Главное — чтобы ты успел остановиться. Не переступил черту…»
Из дневников Николая Владимировича Ахабьева, учителя биологии.
* * *
— Еще чаю?
— Да, спасибо… — ответил Ахабьев почему-то, хотя чаю ему не хотелось.
Елизавета Ивановна налила в чашку заварки, придерживая рукой крышечку чайника, добавила кипятка, и наложила в розетку клубничного варенья из высокой банки с фигурным горлом — из тех, что не консервируют, а накрывают бумагой и обматывают тонкой бечевкой. Стройные ряды таких банок поблескивали сквозь пыльное стекло буфета, и Ахабьев еще подумал: зачем одинокой вдове столько варенья? Или старой деве, без разницы… А потом спросил себя — а с чего я взял, что она вдова? Может, разведенка. А варенье для детей и внуков… Нет, ответил себе Ахабьев. Такие не разводятся. Такие все стерпят, лишь бы семью сохранить…
Ахабьев устал, и мысли в голову лезли дурацкие, бессвязные, бессмысленные…
— А ведь он еще книгу собирался написать, — печальным голосом произнесла Елизавета Ивановна, рассеяно глядя в пространство и поглаживая на груди пуховую шаль. — Мемуары… И не успел.
Ахабьев отхлебнул обжигающий чай.
День прошел суетно, суматошно и бездарно. Три часа они шли до той деревеньки, потом четыре с половиной — тащили в Сосновку тело покойного Максима Платоновича, тащили с трудом, трижды роняя его с самодельной волокуши… Затем Валентин Дмитриевич уехал в город, и пока он вернулся с машиной «скорой помощи», Ахабьеву пришлось составлять компанию скорбящей Елизавете Ивановне, а когда труп наконец-то увезли, уже стемнело, близилась ночь, и Ахабьев понял, что охоты сегодня не будет, потому что он слишком устал и хочет спать…