Он попытался встать, но вместо ног у него оказались обледенелые подпорки, которые все время разъезжались, и к тому же его снова настиг приступ кашля, скрутивший судорогой тело. Откашлявшись, Ахабьев сплюнул в снег. Не кровью — вот и слава богу, подумал он, усаживаясь на промерзшую землю и пытаясь закоченевшими пальцами распутать шнурки ботинок. Не тут-то было. Пришлось вытаскивать нож. Разрезанные шнурки напоминали дохлых червяков…
Ботинки он стянул сравнительно легко; с носками пришлось повозиться. Резать или рвать их он не хотел, но шерстяная ткань, покрывшаяся коркой льда, стала похожа на картон. Наконец, он сбросил отвердевшие носки и осмотрел свои ступни. Пальцы ног не слушались совсем, а ногти приобрели голубоватый оттенок. Дурной признак, озабоченно подумал он, ущипнув себя за ногу и не почувствовав никакой боли. Очень дурной…
Ахабьев отцепил от пояса флягу, свернул колпачок и поднес ее ко рту. Запах спирта ударил в ноздри, и горлышко выбило дробь по зубам. Ахабьев сделал глоток. Спирт обжег горло, и в ушах зашумело. Но хоть кашель не начался… Ахабьев плеснул спиртом на ладонь и начал растирать ступни. Через минуту-другую чувствительность начала возвращаться, и едва не заорал от боли, но сцепил зубы, сощурился и продолжил болезненную процедуру. Израсходовав полфляги спирта, Ахабьев снова обрел контроль над своими ногами. Он подобрал носки, отбил лед, размял их и натянул на обоженные спиртом ступни. А вот ботинки не пожелали налезать обратно, и Ахабьеву пришлось слегка разрезать голенища.
Встать он смог, только держась за дерево. Правую ногу чуть ниже колена кололо тысячью мелких иголок, и он не мог перенести на нее вес. Мне нужен костыль, подумал он. Жалко, что я отрезал приклад и ствол у ружья…
Вспомнив о ружье, он нагнулся за обрезом. Стволы были забиты снегом, и влажные на ощупь патроны не внушали доверия. Он выбросил их, поискал в карманах сравнительно сухую пару красных цилиндриков и перезарядил обрез. Чисто механически: теперь все это уже не имело смысла. Охота кончилась. Как и полнолуние.
Зверю снова удалось улизнуть… Но Ахабьев смог свести счеты — и это было уже немало. В конце концов, Зверь никуда не денется. Будут и другие охоты, не так ли?
И все-таки жаль, что Зверь не принял вызов. Ахабьев прождал его у логова всю ночь — всю эту бесконечную ночь, и только бог знает, каких усилий стоило охотнику не уснуть в засаде… а Зверь просто не пришел. Кошмарная ночь отложилась в памяти Ахабьева как череда тяжелых, беспросветных провалов, когда он не выдерживал и соскальзывал в короткое болезненное забытье, и безумно-яростных вспышек молний, сопровождавших кипение холодного, как смерть, ливня… И сквозь раскаты грома Ахабьев лишь однажды ясно различил тоскливый, заунывный волчий вой. Ему был хорошо известен этот вой: он сам так выл шесть лет назад…