А вот любовь – вещь священная, поразительная по своей сущности. Энтони это знал. Наблюдал каждый день, каждый раз, когда его родители обменивались взглядом или касались друг друга.
Но любовь – злейший враг умирающего. Только она может сделать невыносимым остаток его дней: изведать блаженство и знать, что все будет отнято навеки. Какая горечь!
И скорее всего именно поэтому Энтони, получив благословение Кейт, не прижал ее к себе, не зацеловал до потери сознания. Не обжег дыханием ее кожу, давая понять, что он горит от желания к ней, а не к ее сестре.
Вместо этого он устремил на нее бесстрастный взор, хотя сердце билось неровно и часто, и спокойно объявил:
– Я очень-очень рад. С моей души упал камень.
Даже произнося эти слова, он словно смотрел со стороны на всю сцену, словно был зрителем пошлого фарса. Словно на несколько мгновений вышел из собственного тела, искренне гадая, что, черт возьми, здесь происходит.
Кейт слабо улыбнулась:
– Я так и думала.
– Кейт, я…
Она так и не узнала, что он хотел сказать. По правде говоря, даже сам он не был слишком уверен в том, что именно хочет сказать. Он вообще не сообразил, что собирается заговорить, пока с губ не сорвалось ее имя.
Но слова остались непроизнесенными, потому что он внезапно услышал ЭТО.
Тихое жужжание. Скорее жалобный вой. Тот звук, который люди обычно находят весьма раздражающим.
Но для Энтони ничто не могло быть кошмарнее.
– Не двигайтесь, – хрипло прошептал он.
Кейт прищурилась, и разумеется, немедленно попыталась обернуться:
– Вы о чем? Что случилось?
– Просто не шевелитесь.
Кейт скосила глаза влево и чуть повела подбородком в ту же сторону:
– О, это всего лишь пчела, – облегченно улыбнулась она, отмахнувшись, чтобы прогнать надоедливое насекомое. – Ради Бога, Энтони, не пугайте меня так.
Однако Энтони выбросил руку вперед и с пугающей силой сжал ее запястье.
– Я велел вам не двигаться! – прошипел он.
– Энтони, – засмеялась Кейт, – это всего лишь пчела.
Он удерживал ее на месте, больно сжимая руки, не отрывая взгляда от мерзкого создания, вившегося над ее головой. Его самого парализовали страх, ярость и еще что-то, чему он не находил названия.
Со дня смерти отца он довольно часто видел пчел в саду. Когда живешь в деревне, невозможно избежать подобных «встреч». Мало того, до сих пор Энтони вынуждал себя намеренно играть с опасностью. Он всегда считал, что, подобно отцу, обречен на раннюю смерть. И если его убьет жалкое насекомое, он примет предназначенный ему удар гордо и с достоинством. Все равно он умрет раньше или… раньше. И не собирается бежать от какой-то дурацкой пчелы.