Я теперь подолгу глазею на Катю, потом рисую. Еще несколько этюдов, и можно устраивать выставку. Вот она передо мной в золотистой пижаме, с лицом продолговатым, как у большой ящерицы, а я вижу ее на свалке, куда она попадет, когда уже не будет больше служить своему бандиту. Позолота слезет, глаза вытекут, тело разложится, и вся она превратится в радугу, состоящую из миллиона частиц, все они смердят, и все не в небе, а на земле. Собственно говоря, я пошел на свалку, чтобы еще раз проверить палитру для радуги — неплохая получается абстракция, — и вдруг вижу, какой-то тип подъезжает на грузовике, опускает крышку и выгружает еще одну партию мусора. Что-то мне в его походке, в движениях показалось знакомым, подхожу ближе — он стоит боком, меня не видит. Да это же Михал… Я отвернулся, бочком-бочком и скорей ходу. Значит, он и на самом деле мусорщик? На моей любимой свалке.
Искусство важней всего, и граф Люня остается по-прежнему вне конкуренции, но, прежде чем Екатерина в самом деле разложится, хорошо бы разложить ее в постели. У нее никогда не было корсета, но панцирь имеется. Люня сначала глядел на нее свысока, по-барски, потом сбавил тон. Она предпочитает разговаривать с ним, а не со мной, рассказывают друг дружке анекдоты, шутят. Франтишек прогнал своих слуг, а теперь не может успокоиться, звонит по телефону, уславливается о встрече, всякую канитель разводит: скажи ей то, ему это; мать беспокоится, почему он не пишет, замучилась с его собакой. Кася должна вернуться в больницу, Михал поступить в политехнический, на какие шиши они живут? Только из жалости я ему не сказал, где работает теперь его любимчик. Франек старше меня лет на десять, а хочет сделать из меня эдакого патриарха. Сам он не в силах разговаривать с ними — боится отрицательных эмоций, но дал слово его матери, что я с ними поговорю, наставлю на путь истинный. С какой стати? Сквозь панцирь все трудней разглядеть содержание.
Тем временем Екатерина расхаживает у меня в «Конюшне», будто ладья по шахматной доске, и способна любому сделать мат. Люди спрашивают: «Кто они?» «Может быть, ваши вкусы изменились?», «Может быть вы предпочитаете теперь mènage á trois[42]?» — «Это очень бедные люди», — отвечаю я. «А как же сережки? — спрашивают — Неужели фальшивые?» Да, да, все фальшиво, и натурализм, и постимпрессионизм, и кубизм и абстракционизм, а всего фальшивее моя ситуация.
Катя читает объявления, бегает в поисках квартиры. Результатов никаких. По вечерам я не могу попасть в ванную, Михал, исполнив свои обязанности мусорщика, все время полощется в воде. Потом они запираются у себя или куда-нибудь уходят. Но что можно делать в Лондоне ночью, когда у тебя нет ни гроша? Как-то я подсунул ей «Ивнинг стандарт», обвел карандашом объявление.