А потом, через несколько дней, мы пошли в кино. Мне хотелось и в самом деле посмотреть этот фильм, название его понравилось — «Унесенные ветром». Мы сели, погас свет, ее лицо исчезло, и мне это было больно. Но оказалось, что я уже знаю ее лицо наизусть. Я видел ее профиль и прекрасно помнил, как ее лицо смотрится анфас. У нас дома в Варшаве был белый профиль в черной овальной рамке. Какая-то там прабабка, а может, и тетка, в те годы, когда она еще была «девицей». В голову мне лезли всякие старые словечки: анфас, миниатюра, силуэт, девица… Кася не поворачивалась ко мне, но я чувствовал, что ей нравится сидеть рядом, она довольна и даже пододвинулась ко мне чуть ближе. Я дотронулся до ее руки, она руку не убрала. И так было, пока мы не вышли из кино, и когда мы вышли, все равно это не «унесло ветром», я обнял ее одной рукой, и мне показалось, что она моя.
О матери я совсем забыл. Не нужна она мне была больше. Вместо кровавого месива я видел теперь Касино лицо. Франтишек показывал разные фотографии матери, она снималась вместе со своим англичанином и еще разными людьми. Я еле-еле ее узнал. Франтишек называет ее Притти. И это правда. Она, хоть и не молодая, но все равно красивая. Но только по-другому, чем раньше, дома. Я помню, в школе наш Помидор всегда приводил слова Христа, обращенные к матери: «Что Мне и Тебе, Жено?» Мы всегда повторяли эти слова по всякому дурацкому поводу. Теперь даже вспомнить об этом противно, но все равно они меня не трогают. Что для меня мать? Фотографии. А в жизни Кэтлин не было еще ни англичан, ни поляков. Может, только со мной она и увидит жизнь?
Она велела мне приходить в больницу, к психоаналитику, и я приходил. Водила меня к разным специалистам, и я чувствовал себя чем-то вроде теленка на ярмарке: меня прослушивали, выстукивали, просвечивали, заглядывали в рот, а она стояла под дверями и, когда я выходил, так радовалась, словно я вернулся с того света. Я очень быстро сообразил — на нее большой спрос. Если она хотела узнать что-нибудь о моем здоровье, все доктора, и старики и молодые, так и летели к ней навстречу, каждый из них шел рядом с ней с таким видом, словно бы этот разговор только предлог к чему-то большему. Особенно один. Хирург, специалист по позвоночнику. Молодой. Он и вовсе не слышал, о чем она спрашивает, все косил глазом на ее фартук, на два маленьких холмика под ним. Кажется, он чудотворец. Такой небось будет деньги грести лопатой.
Глупая ты, умная моя дурочка, и зачем ты выбрала Труро? Мне просто смеяться хочется, доктор ты мой распрекрасный, кости у меня уже не болят, хотя иногда целыми днями я мотаюсь с рыбаками, сплю на досках, как ты мне приказала и, наверное, не зря приказала, потому что я здоров как бык. Но тогда этот проклятый хирург все не шел у меня из головы.