— Не в этом дело, профессор. Эти визиты меня не устраивают. Михал мой сын, и мне бы хотелось, чтобы он жил у меня постоянно.
Молчание.
— Вы хотите отнять его у меня? Не так ли? Во имя будущего. Но у меня нет будущего… И, по правде говоря, оно меня не интересует, потому что вот уже миллионы лет оно повторяется и всегда одинаково. Вы верите в будущее? Должно быть, отец Михала в него верил. Я не верю. Будущее давным-давно позади, вернее, его и не было. Время не движется, это мы уходим. Вы хотите, наверное, чтобы и я как можно скорее ушел.
— Профессор, ваше бытие — это ваши труды.
— Мои труды пишет теперь за меня кто-то другой, и он все переиначит. Мое бытие — это то, что я вижу и чувствую сегодня.
— Но что вы видите? — спросила я с невольным ужасом. — Мальчика, который потерял всякое представление о действительности!
Снова молчание.
— Я вижу и чувствую то, чего ждал столько лет. И то, что скоро уйдет. Двух молодых людей, которые меня любят.
Цветы расцвели и отцвели, снова приближалось Рождество. Теперешний разговорчивый Михал был от меня так же далек, как и год назад — молчаливый. Его визиты в Пенсалос становились все реже, теперь слова разделяли нас. Кэтлин, охмелевшая от его постоянного присутствия, тоже бывала у меня редко.
Я с тоской думала о праздниках. Но однажды под вечер вдруг все трое навестили меня. Первым на своем автомобиле приехал профессор, а через некоторое время Кэтлин и Михал, они ехали верхом через поле, чтобы срезать дорогу. Я почувствовала, что меня невольно разбирает зависть. Все трое были на вершине блаженства.
Как сейчас, вижу седого сухонького Брэдли в глубоком кресле перед камином, в котором пылают смолистые шишки, рядом на подлокотнике кресла сидит Кэтлин, в задумчивости положив руку на плечо профессора, а напротив них, прислонившись к полке, стоит Михал, улыбаясь им самой непринужденной в мире улыбкой, словно отцу и сестре. Коварное затишье! Уже через неделю мне довелось выслушать рассказ о том, как рухнул «Труро» моего сына.
До своего отъезда в Лондон Кэтлин и Михал несколько дней прожили у меня. В первый день они бродили по дому, будто во сне. Пытались помогать мне на кухне. Укладывали и снова распаковывали чемоданы. Целовались по углам. Когда я начинала покашливать, долго не выпускали друг друга из объятий, медленно приходили в себя и смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Только под вечер они снова обрели дар речи, мы проговорили всю ночь. Из их сбивчивых рассказов, возгласов и недомолвок я постепенно представила себе всю картину.
Дело обстояло примерно так. Кэтлин была нездорова, жаловалась на грубость миссис Мэддок. Получила оскорбительное анонимное письмо, любой шорох ее пугал. Как-то вечером, это было через несколько дней после их визита ко мне, профессор и Михал после ужина прошли в библиотеку, а Кэтлин поднялась к себе, собираясь лечь пораньше.