— Я слышу вас. Английский? Вы говорите по-английски? — тихо позвал он.
Шепот усилился, а потом стих.
Тишина.
Никакого ответа. Как они попали туда? Дети? Он подумал о доме Фреда и Роуз Вест в Глостере, их пленниках, замурованных в стенах. Вспомнил все, что знал о жертвах убийц-дегенератов. Дарма, Мэнсон, Убийца с Зеленой Реки, Брэди, Нильсен, Ночной Бродяга, и все душители и мясники с их залом славы на кабельном телевидении. Он подумал о жертвах, которых те держали в плену, играли с ними, разделывали, насиловали, и нередко съедали. От этих мыслей накатилась такая слабость, что ему захотелось присесть.
Люк сжал кулаки, заскрежетал зубами. Он чуть не взревел от невозможности, абсурдности, и несправедливости происходящего. Просто он никогда в жизни не сталкивался с подобным безумием.
Понимая, что ему нужно либо затаить дыхание, либо дышать неглубоко, чтобы слышать движение над собой, он жадно вобрал в легкие затхлый воздух комнаты. И содрогнулся от холода. Ноги буквально окоченели. Он снова разозлился из-за отсутствия одежды. Может, она была в ужасном состоянии, а может, лишение его одежды было частью какого-то плана.
Он коснулся липкой борозды, пересекающей лоб. Она только кажется хуже, чем есть на самом деле, сказал он себе, сомневаясь, что сам верит в это.
Он добрался до неясных очертаний кровати. Немного отдыха и тепла придаст ему сил. Завтра ему придется действовать.
При этой мысли он снова почувствовал себя больным и бессильным, и пожалел, что ударил Фенриса. Сейчас они будут начеку. Но он должен что-то делать. Может, сначала заняться штукатуркой. Да, отдохнуть, потом разбить ведром кувшин, как можно тише под одеялом. И начать рыть штукатурку, пока «Блад Френзи» отсыпаются после пьянки. Они все равно собираются его убить. Испортить стену было меньшей для него заботой.
Он сел на кровать. Уставился в пространство. Они все равно убьют его. Интересно, на что похожа смерть. Может, это просто темнота.
Над головой снова все было тихо, но ему казалось, что кто бы там ни был, они прислушиваются сейчас к его мыслям.
Люк снова лег. Кровать смердела навозом, но, по крайней мере, была теплой.