Рев, вырвавшийся из пасти, оглушил его. Раздался звук, похожий на лязг двух мечей, и Люка швырнуло вперед.
Тварь исчезла. В разбитое ветровое окно ворвался сырой воздух, выветривая запах скотобойни.
Настала тишина.
А потом там, в темной сырой бесконечности деревьев, вдруг послышался кашель. Будто кто-то прочищал горло от застрявшей косточки. Люк посмотрел на свою правую руку. В ней было пусто.
Двигатель заглох. Руль исчез.
Люк закрыл глаза. Потом открыл. Рот был влажным от крови. Нос разбит.
Люк вытащил ружье и положил на капот. Потом вылез сам, совершенно голый.
Он больше не слышал ни кашля, ни лая, ни шакальего тявканья. Но он был не один в этом лесу, нависшем над ним и заслонившем серый солнечный свет. Ветви деревьев роняли тяжелые, ароматные капли дождя. Люк чувствовал себя словно в известковой пещере — сверкающей, вневременной и ужасной.
Нет, больше он не слышал и не видел твари. Но его сопровождали другие существа.
Он непрерывно сглатывал, стараясь облегчить страшную сухость в опаленном кордитом горле. Его бросало то в жар, то в холод. Он видел вещи и слышал голоса людей, которых там не было. Он переходил из одного мира в другой. Он все шел и шел.
За пределами видимости сновали белые человечки. Они галтели как маленькие обезьянки. Он видел их краем глаза. Они походили на голых детей.
Находясь в бреду, он дважды разворачивался, вставал на колени, и стрелял в деревья, где, как ему казалось, он видел что-то маленькое, бледное и щебечущее. А потом наступала тишина. Жуткая тишина, полная ожидания и смутных надежд. Пока все не начиналось снова: топот маленьких ног по сырому полу леса и крики в далеких зарослях.
У нее был приличный выводок. Молодняк злился на него за раненную «Мать». Если б он упал и потерял сознание от усталости, они бы непременно утащили его из грез и жидкой грязи в лес. Поэтому он продолжал идти, разговаривая сам с собой, чтобы отогнать их от себя.
Судя по всему, был ранний вечер, когда Люк дошел до конца дорожки и увидел небо, словно впервые за многие годы. Дорожка просто закончилась, а когда он обернулся, перед ним была лишь сплошная стена деревьев. Он словно оказался в прибрежной бухте, куда попал, выйдя из расселины в скале, или хорошо скрытой меж двух полуостровов пещеры. Он больше не видел ни конца тропы, по которой шел полдня, ни бреши в густых зарослях подлеска, высотой с человеческий рост.
Он вышел на каменистую равнину, открытую всем ветрам и туманную после дождя. Серые, зеленые ото мха, и белесые камни простирались в бесконечность. Если не считать редких маленьких берез, равнина была бесплодной и пустынной, как дно какого-то огромного высохшего океана.