Скоро вернулась Роза, одетая для вечерней прогулки, и они пошли в кино. Его представление семье состоялось. В кино они сидели спокойные и довольные, машинально глядя на огромный экран, населенный никому не нужными призрачными тенями. Чарлз чувствовал, что наконец-то поиски его окончились. Никаких требований, только быть здесь, только существовать. Он думал об отце Розы и о том, как он выигрывает по сравнению с отцом Шейлы. И потом, здесь нет Тарклза. Впрочем, Стэн был Тарклзом этой семьи, но пока безвредным. Ну что ж — подходит! Его требования к жизни становились все скромнее и скромнее, пока эта душная, уютная комната не вместила их целиком. Эта комната и другая наверху, где стоит кровать Розы. Бердж, Хатчинс, Локвуд, Тарклз, Родрик могут искать его, чтобы снова мучить, как прежде, но в этой комнате, в этой постели они не найдут его. Он будет свободен и незаметен.
Верная врожденной чопорности и сдержанности своей среды, Роза только однажды задала ему долгожданный вопрос: вопрос о «других».
— А у вас была когда-нибудь девушка? — спросила она как-то вечером по дороге из кино домой. — Ну, по-настоящему?
Ему приходилось переводить это на свой язык. В его прежнем кругу «иметь девушку» означало нечто совершенно определенное. Она же спрашивала его, был ли он влюблен, была ли у него невеста.
— Одна была, — сказал он. Почему не признаться?
— А она была красивая? Вам… вам она нравилась больше меня?
Опять это застенчивое уклонение от слова «любовь» и бедное, ничтожное, надломленное слово «красивая», которое несет такую всеобъемлющую службу. Но ясен был истинный настоятельный смысл ее вопроса.
Делая вид, что не понимает ее, он уцепился за слово «нравилась», хотя прекрасно понимал, что она имеет в виду.
— Она мне совсем не нравилась, совсем, — сказал он медленно, стараясь быть честным. — Мое чувство к ней делилось примерно на три части. Около трети — была ненависть, другая треть — лишь бы она была рядом и я смотрел бы на нее, не говоря ни слова, и последняя треть — желание…
Он собирался было добавить: «Желание кусать ее плечи, руки, ноги», — но вовремя удержался. Это было бы неуместно. Если он не хочет ранить чувства Розы, ему надо отрешиться от привычки студенческих лет, привычки безоглядной откровенности и честности в такого рода вещах. Он закончил вялым: «…касаться ее».
Роза молчала. Неужели даже такой малости достаточно, чтобы оскорбить ее респектабельность? Но она сказала:
— А ко мне вы это чувствуете? Что-нибудь из этого?
— Нет, — ответил он все так же медленно, так же честно. — Ничего такого в точности. Мне вы слишком нравитесь — не знаю, чувствуете ли вы это, — а она мне вовсе не