— Но вы любили ее, — неожиданно закончила она.
Удивленный, он промолчал.
— Если именно так вы любите других, — спокойно продолжала она, — то непохоже, что вы любите меня, если все это такое разное.
Он остановился и посмотрел на нее.
— А почему нельзя любить разных по-разному? — спросил он. — И почему одна любовь лучше другой? Почему одна любовь не может быть ненавидящей и губительной, а другая — целящей, утешающей, чудесной?
Искренность и сила его чувства удивили его самого, а она успокоилась и повеселела. Потом, думая об этом разговоре, он убеждался, что чем-то новым был отмечен тот день. Он был как путевой столб на дороге, которая вела туда, куда он и сам все сильнее хотел идти. Нет, вернее, веха, потому что путевой столб сказал бы ему, как далеко ему еще остается идти.
— В этом письме плохие новости, очень неприятные новости, — сказал мистер Брейсуэйт, слабо помахивая конвертом. — Мой шофер собирается уходить. Женится, видите ли.
— Вот как? — безразлично отозвался Чарлз и, чтобы поддержать разговор, добавил: — А разве вы держите только холостых шоферов?
— Ну, какое же это место для женатого? — сказал мистер Брейсуэйт. — Маленькая комната над гаражом. Там двоим и не поместиться.
Чарлз обмахнул метелочкой приемник и придвинул его поближе к кровати.
— Я… Вы, кажется, говорили, что работали шофером, транспортным шофером, не так ли?
— Да, — сказал Чарлз, еще не понимая, к чему тот клонит.
— Я думаю, что такая работа не… не подойдет вам, не так ли?
Чарлз был благодарен, даже тронут, но покачал головой.
— Очень жаль, мистер Брейсуэйт, но, как это ни странно, я сам думаю на этих днях жениться.
— А! — слабо прошелестел мистер Брейсуэйт. — Вот как! Ну, тогда, конечно…
— Вам нетрудно будет найти шофера, — успокоил его Чарлз, собирая свои щетки.
Всю следующую неделю он много времени проводил с Розой. Они гуляли вечерами в понедельник, вторник, четверг. Каждый раз он заходил за ней домой и болтал некоторое время с теми, кого заставал на месте. Даже Глэдис стала привыкать к нему и время от времени отводила от него глаза. Все это было приятно, но он не очень огорчился, когда в пятницу Роза оказалась чем-то занята и он мог провести вечер, как ему вздумается. Столь частый прием таких больших доз радушия и домашнего уюта без всякого противовеса даже немного тяготил его. Правда, он нуждался в такой пище, как в хлебе, но и хлеб может приесться.
Сидя в своей конуре после чая, он снова припомнил эту метафору, пытаясь разобраться в своих чувствах. Да, пресыщение, но, может быть, это было острее, чем легкая тошнота от некоторого эмоционального пресыщения. Где-то (а где, он не сказал бы точно) был одновременно и неутоленный голод. Чувство, которое трудно определить, если вообще возможно его определить, все время бурлило под спокойной гладью удовлетворенности. Так зудит заживающая рана. Но разве он был ранен? Его исковерканная жизнь, как и его исковерканное тело, вновь обрели целостность. Но этот зуд, зуд! Что-то здесь неладно.