Снова последовало молчание.
— Ну что ж, продолжайте, — ободряюще заметил Ганнинг-Форбс.
— Все. — При этом Фроулиш нахмурился.
Послышалось скрипение стульев.
— Так вот каков сюжет, — поразмыслив, произнес Ганнинг-Форбс. — Хотите выслушать мое мнение?
— Нет, но вы, очевидно, хотите высказать его.
— Я считаю, что в том, что вы рассказали, есть материал для занятной книги, при условии, конечно, что вы уберете вначале словесную абракадабру и все как следует причешете. Но есть один прискорбный промах.
Он приостановился, давая Фроулишу возможность задать вопрос, но романист скручивал себе сигарету и делал вид, что не слушает, так что Форбс продолжал:
— Не могло быть у этого человека гранаты в чемодане. Так не бывает. Это неправдоподобно.
— Может быть, он был агентом какой-нибудь фирмы ручных гранат? — спросил священник. Чарлз не мог определить, с ума он спятил или просто пьян.
— Невозможно! — Ганнинг-Форбс замотал головой. — Ведь он же монтер-электрик. Он не мог бы соединять обе эти профессии. Ни один хороший романист не допустил бы такой натяжки. Изучайте Теккерея — таков мой рецепт! И гарантирую вам устранение этих небольших дефектов. Вот тогда для вас откроется широкая дорога к успеху.
Высказавшись, он благодушно уселся. Фроулиш весь побагровел. Он стал раскачиваться взад и вперед в своем кресле, лихорадочно постукивая по столу короткими пальцами: у него это был обычный признак крайнего возбуждения. Чарлз, затаив дыхание, ждал взрыва. Но взрыв был предотвращен.
Хатчинс до сей поры милостиво отмалчивался, деля свое внимание между лицезрением пышнотелой сирены на председательском месте, которую он пожирал глазами новоявленного фавна, и высокомерным обозрением собравшихся. Но теперь он, очевидно, решил, что пришло его время вмешаться и потрясти аудиторию. Он вытащил трубку и набил ее. По светлым тонким волокнам табака Чарлз определил, что это самая легкая смесь, и это его не изумило, потому что Хатчинс, нуждаясь в трубке, как необходимом аксессуаре, в то же время должен был считаться со слабостью своего желудка. И теперь он не раскурил трубку, а просто сунул ее в рот, вынул, повертел в пальцах и наконец, зажав между передними зубами, заговорил высоким, нарочито четким голосом:
— Мне кажется, Фроулиш, то, что вы пишете, может быть сформулировано простым смертным, каким являюсь я, — он задорно улыбнулся, как бы призывая не верить ему, — как возврат к аллегории. Признаете ли вы себя прямым последователем Кафки?
Он замолчал, ожидая ответа Фроулиша со снисходительно-спокойным видом человека, привыкшего только разбираться в идеях и приводить их в систему, но и способного запастись терпением и выслушать тех, кто не может выпутаться из своей обычной неразберихи. Так сказать, молодой ученый, снисходящий до посещения богемных трущоб.