— Немцы пленные!
Два немца (один — молодой, другой — лет сорока), оба небольшие, в плоских бескозырках с круглыми кокардами, в зеленоватых до колен шинелях и сапогах с короткими прямыми голенищами, сидели на земле и растерянно, видимо не зная, как себя держать, поглядывали на русских. Часовой с винтовкой уговаривал солдат отойти подальше. Но его никто не слушал. Тут были те, кого обозначали волнующим словом «противник», с кем они должны были встретиться в смертной схватке, те, кого называли варварами и злодеями. Их вид будил в солдатах любопытство, удивление, разочарование — уж очень не были похожи эти плохо одетые люди на гордых, свирепых врагов, какими рисовало их воображение.
— Скорее всего, из запаса, — сказал Черницкий и осторожно, не желая пугать пленных, потрогал их за сапоги: — Дерьмовые… Кожа на голенищах невыделанная.
Пленным сунули махорку, дали сухари, хотя сами были голодны.
Когда показался офицер, солдаты нехотя разошлись. Барабанщик заиграл сбор.
Верхом приехал генерал Гурецкий. Он поговорил с Васильевым, потом подошел к солдатам, отпустил похабную шуточку и роздал пачку папирос.
— Уж я знаю, — хитро подмигивая, сказал он командиру третьего батальона, подполковнику Дорну, — с солдатом надо пошутить, иногда дружески покалякать, и он за вас, за отца-командира, в огонь полезет.
Гурецкий был уже стар, гордился своим чином, заработанным тридцатилетней службой, и глубоко верил в свой полководческий талант. Генерал почти все время проводил в штабе полка, наседал на Максимова, вмешивался в его распоряжения. У него был твердый план: скорее бросить полки своей бригады в бой и личным руководством добиться победы.
Васильев и Дорн отошли в сторону. Они давно знали друг друга. Оба были на японской войне, оба любили военное дело. Дорн выписывал военные немецкие журналы и нередко читал Васильеву выдержки из сочинений покойного начальника германского генерального штаба графа Шлиффена.
— Видели когда-нибудь «петрушек»? — спросил Васильев.
— Как-то раз, на ярмарке… — улыбнулся Дорн.
— На ярмарке они к месту, а тут…
Утром поход продолжался. Приближались к германской границе. Издалека доносились редкие выстрелы, несколько раз пролетали аэропланы, и солдаты, не разбирая, чьи они, открывали по ним бешеный огонь.
Прошли по скверной песчаной дороге, вступили в лес. Старые сосны стояли как медные колонны. Мшистые бугорки, похожие на зеленые бархатные подушки, были разбросаны под ними. Добрались до просеки и остановились. Прискакали Гурецкий и Максимов. Генерал, показывая коротенькой рукой на столб с черным орлом, прокричал: