Бредов поехал в Сестрорецк к знакомым. Он сидел у окна, читал газету. Вдруг поезд остановился. Несколько человек побежали к паровозу, и вскоре оттуда донесся пронзительный свист и шипение: выпустили пар из котла. Бредов выскочил из вагона. Во все стороны бежали пассажиры. Толпа рабочих с красными флагами окружала поезд. Старый машинист вылезал из своей будки, не сопротивляясь двум рабочим, легко подталкивавшим его.
— Ваша сила, ваша сила, — громко и как будто весело говорил он, вытирая руки паклей. — Сам я машины не оставлял.
— Что вы делаете? — сердито спросил Бредов, подходя к паровозу. — Прекратите сейчас же это безобразие! Ведь вы мешаете движению!
— Почему же безобразие? — со спокойным недружелюбием сказал пожилой рабочий в узком пиджачке. — Война — это, господин офицер, война!
Бредов почувствовал себя нехорошо: с полной ясностью ему представилось, что он стоит среди чужих, непонятных ему людей. Они такие же русские, как и он, но живут и думают совсем по-иному; в их массе, как в вулкане, скрыто глухое, опасное брожение больших сил, и непонятно ему, что же именно движет эти силы, что заставляет их бороться со старой, налаженной веками жизнью. Он испуганно посмотрел кругом и медленно пошел прочь.
В городе не ходили трамваи. Только пройдя несколько улиц, Бредов смог найти извозчика.
5
Извещения о мобилизации были расклеены по всем улицам Петербурга. Появилось множество пьяных, какие-то подозрительные личности носились с царскими портретами, заставляли всех встречных обнажать перед монаршим ликом головы и петь гимн, избивали чуть ли не каждого, кто недостаточно быстро снимал шапку. К Зимнему шли тысячи людей, но полиция никого близко к ограде не подпускала. Народ, даже патриотически настроенный, был все же подозрителен: и десяти лет не прошло еще с тех пор, когда на этой самой площади стреляли в толпу, как и теперь шедшую с царскими портретами.
Офицеров приветствовали на улицах. Орущие краснолицые люди остановили Бредова на Суворовском проспекте и стали его качать, высоко подбрасывая в воздух. Толстый человек, по виду лавочник, и другой — в очках и чиновничьей тужурке, — держали его за плечи (было больно, неудобно и стыдно) и кричали вместе с другими:
— Да здравствуют русские офицеры! Да здравствует русская армия!
А чиновник визгливо добавлял, влюбленно стискивая Бредова:
— Живио Сербия!
В день объявления войны Германией самая многолюдная манифестация направилась к Зимнему дворцу. Она состояла главным образом из торговцев, мелких чиновников, гимназистов и людей неопределенных занятий. Было известно, что царь прибыл в Петербург. Во дворце шел молебен, громкое пение хора доносилось через открытые окна на площадь. Потом крики толпы усилились, в разных местах нестройно запели гимн и «Спаси, господи, люди твоя». На балкон вышел царь. Толпа опустилась на колени. Непрерывное «ура» перекатывалось с одного конца площади на другой.