— Зачем вы пытались лишить жизни моего мастера, подлые убийцы? — заявил я с пафосом и провокацией.
— Мы не убийцы, мы честные палачи. У нас на руках приговор суда, — прохрипел привязанный свой ответ. — У нас в руках вервие Правосудия.
— Убийцы, убийцы, — повторил я. — Причем, убийцы, пойманные с поличным.
Один из стрелков протянул мне мятый пергамент.
— Вот это у него нашли, ваше высочество.
А другой, в это же время, пару раз ударил привязанного пленника под дых, приговаривая.
— Ваше высочество. Не забывай, скотина, прибавлять «ваше высочество», когда обращаешься к принцу*.
То ли этот стрелок немецкий знает, то ли просто догадался, что меня не титулуют соответственно рангу.
— Бросьте его. Пусть говорит, как хочет, — сказал я стрелкам, рассматривая документ.
Черт, шрифт готический, я его и в печатном-то виде не люблю, а тут еще почерк у писарчука… Не сказать что некрасивый, да уж больно витиеватый. Разбирать эти каракули придется долго.
Печать на приговоре стоит фрейграфа* города Малина. Маскируются под фрейгерихт*, конспираторы.
— И что это за filykina gramota? — спрашиваю его, потрясая документом.
— Приговор о лишении жизни партача* Уве Штриттматера за колдовство.
— Угу… — только и нашелся я, что из себя выдавить.
А что тут еще скажешь? Коротко и ясно. В первом приближении. А вот если разбираться, то слово «колдовство» может означать все что угодно.
— В чем это колдовство состояло?
— Он постоянно бормотал непонятные добрым христианам заклинания, когда составлял шихту для плавки. И потом его колокола звонили лучше, чем у других. Таким образом, он с дьявольского попущения отбирал законный заработок у честных городских мастеров.
Смотрю в его глаза и вижу, что этот чувак искренне верит во все, что говорит.
— Ты сам это видел?
— Нет. Но за обвинителя поклялись десять человек, в том, что он говорит правду.
— Знаешь, кто обвинитель?
— Нет, я — Ганс Эйхе, наемный палач Фемгерихта*. Я не вникаю в суть дела. Для меня существует только приговор. Письменный. Я всегда действую строго по праву.
— Ты знал лично Уве Штриттматера?
— Нет.
— Кто его опознавал?
— Шеффен из цеха литейщиков. Ваши люди его уже убили.
— Понимаешь ли ты, что этот приговор города Малина, — я кинул на стол пергамент, — здесь, в Бретани, недействителен. И кто тут виноват, а кто нет, решают дюк* и епископ? А кто колдун — святая инквизиция матери нашей апостольской католической церкви, а не ваш фрейграф, который тут никто и зовут его никак.
— Это не имеет значения, — прохрипел допрашиваемый. — Приговор должен быть исполнен хоть на краю земли.