— С ним все в порядке, ваше высочество, — ответил мне рыцарь. — Помяли немного, а так он здоров и даже ран нет. Его же не резать собирались, а вешать.
«Вешать? Это точно Фема* его порешить попыталась», — догадался я. Добрались-таки неистовые шеффены* из города Малина до Штриттматера. Но здесь вам не там. Здесь, пока я тут стою, моя юрисдикция.
И это уже МОЙ мастер.
Пленного, связанного по рукам и ногам, кинули на пол под балкой в ванной комнате. Кантабрийские стрелки длинную веревку от его связанных рук перекинули через матицу и, натянув ее, рывком поставили этого дойча* вертикально. Относительно вертикально, конечно, так как самостоятельно он стоять не мог — его сильно стрелки избили, когда захватывали.
Хозяин, не доверив слугам, лично принес нам в помывочную табуреты, стол и дополнительные масляные светильники, кидая взгляды, напоенные страхом, то на пленника, то на меня, сидящего в углу, так и не снявшего ни мантии, ни короны, ни цепи, держащего кисти рук на эфесе поставленного между ног меча. По виду почтенного буржуа можно было без труда прочитать, что он уже раскаялся в том, что пустил нас к себе на постой. Но куда уже теперь деваться?
— Мэтр, еще жаровню с углями и вертел для жаркого, — приказал дон Саншо.
В глазах ресторатора промелькнул не страх даже, а ужас. Но выдержка у человека железная. Интересно, это профессиональное качество или личное?
— Но если жалко вертел, — пошел я навстречу той жабе, которая сквозь страх стала душить мэтра: кованый вертел вещь дорогая. — То каких-нибудь совсем не нужных в хозяйстве железок. Мы заплатим.
Мэтр испарился, а дон Саншо со вкусом стал распекать своих военных.
— Вы бы хоть сначала раздели этого урода, что ли, — проворчал он. — А то вдруг этот разбойник нам еще живой понадобится, а одежду его вы уже испохабите. И что тогда? Тратить на эту мразь деньги? Чьи? Ваши?
Стрелки моментом вняли. Все же материальный стимул один из самых действенных.
Отвязали.
Раздели.
Снова привязали. Уже только в одних не первой свежести брэ*.
Окатили холодной водой из ведра, приводя в чувство.
— Что вы здесь делали? — спросил Саншо пленного.
Тот в ответ ему через крошево ломаных зубов прошипел слабо разборчиво что-то типа «нихт ферштейн».
Ага… «Моя-твоя не понимай», знакомая песня. Интересно, скоро ли он запоет нам про «не имеешь права»? За Штриттматера я им матку наизнанку выверну. Ишь, додумались: меня без артиллерии оставить на пороге гражданской войны.
— А меня понимаешь? — спросил его на хохдойче*?
— Я… Я-я-я, — бормочет, соглашаясь.
Понимает, не отказывается. Глаза злые. Страха в них нет. А есть, между прочим, презрение. К нам. Оригинально.