— Нет, нет! Но оставим этот разговор. Может, вы и правы, но я все равно никогда с вами не соглашусь. Панна Меля написала Мечеку письмо из Италии. Прочтите его — это не бестактно с моей стороны, поскольку там есть несколько строк для меня.
В длинном письме, написанном ровным убористым почерком деловых бумаг, Меля с несколько аффектированной восторженностью делилась своими впечатлениями об Италии. Но там, где она писала о себе, о доме, о близком свидании с Высоцким, оно было проникнуто неподдельной нежностью, которая выдавала затаенную любовь и тоску.
— Очень хорошее письмо!
— Банальное и до смешного восторженное. И ничего оригинального — все почерпнуто из Бедекера. Она просто интересничает.
Тут в комнату стремительно вошел Высоцкий, — бледный, усталый, с галстуком на боку и растрепанными волосами.
Он стал оправдываться, что не мог прийти раньше, но тотчас снова исчез: его вызвали по телефону на фабрику к рабочему, которому размозжило машиной руку.
Боровецкий тоже собрался уходить.
— Сделайте то, о чем я вас просила, — сказала она, крепко пожимая ему руку.
— Сперва я должен сам убедиться, как обстоит дело. Может, ваши опасения напрасны.
— Дай-то Бог, чтобы это было так! Когда мы увидимся?
— Через две недели приедет Анка, и я сразу же приведу ее к вам.
— А на именинах Травинской в воскресенье вы будете?
— Непременно.
Она пошла проводить его, но, открыв дверь в приемную сына, отшатнулась и позвонила прислуге.
— Марыся, открой окно, пусть проветрится! Я проведу вас другим ходом.
И повела его через анфиладу полутемных комнат со спущенными шторами, со старинной мебелью и выцветшими, местами порванными гобеленами, с портретами и картинами на исторические сюжеты по стенам. Тут было мрачно и уныло, как в монастыре.
«Сумасшедшая!» — думал Кароль, шагая по Пиотрковской улице. И все же он сочувствовал Высоцкой и во многом с ней соглашался.
Жара усилилась. Над Лодзью огромным серым балдахином висел дым, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь него, заливали город нестерпимым зноем.
По тротуарам медленно плелись пешеходы, лошади стояли понуря головы, движение стало менее оживленным, в лавках тоже царило затишье, только фабрики гудели с неослабной силой, изрыгая дым и выплескивая в канавы разноцветные стоки, словно это был пот, которым истекали вконец измученные живые существа.
Изнемогая от жары, Боровецкий зашел в кондитерскую выпить оранжад.
Там было прохладно и безлюдно, только на веранде под полотняным навесом сидел Мышковский. Он поднял на Боровецкого тяжелый сонный взгляд.
— Ну и жарища! — сказал он, протягивая Боровецкому потную руку.