— Фрумкин в Белостоке, Лихачев в Ростове, Алпасов в Одессе — банкроты! — бросил Мориц, откуда-то узнавший эти новости.
Все трое были оптовые торговцы, из самых крупных лодзинских клиентов.
— Сколько у Лодзи вложено? — спросил Боровецкий.
Мориц опять вышел и несколько минут спустя возвратился, он был бледен, рот кривился, в глазах странный блеск — от волнения он не мог сразу надеть пенсне.
— Еще один. Рогопуло в Одессе. Все самые надежные фирмы, самые надежные.
— Большие убытки?
— Лодзь теряет миллиона два! — удрученно сказал Мориц, стараясь надеть пенсне.
— Не может быть! — почти закричал Боровецкий, вскакивая с места, зрители в заднем ряду даже зашикали на него, чтобы не заслонял сцену. — Кто тебе сказал?
— Ландау. А уж если Ландау говорит, так он знает точно.
— Кто теряет?
— Все понемногу, но Кесслер, Бухольц и Мюллер больше всех.
— Но как же тех не поддержали, как допустили такой крах?
— Рогопуло сбежал, Лихачев умер, спился с горя.
— А Фрумкин и Алпасов?
— О них не знаю, говорю только то, что было в телеграмме.
Теперь эти вести уже обошли зал, о банкротствах узнали все.
Было видно, как это сообщение, словно взорвавшаяся бомба, будоражило публику то в одном, то в другом конце.
Вопросительно вскидывались головы, сверкали глаза, звучали резкие возгласы, с шумом двигались кресла, люди поспешно выбегали на телеграф, к телефонам.
Вскоре театр опустел.
Боровецкий тоже почувствовал, что взволнован этой вестью, — сам-то он ничего не терял, но теряли все вокруг.
— Вы ничего не теряете? — спросил он Макса Баума, который присел на свободное место рядом с ним.
— Нам нечего терять, кроме чести, а этим товаром в Лодзи не интересуются, — насмешливо ответил тот.
— Здорово Лодзь затрещала.
— Скоро настанет теплая пора.
— Да-да, будет работа пожарникам.
— Подогреют, и весна скорей придет.
— Неплохо бы, уголь такой дорогой.
— Вы-то посмеиваетесь, вам эта забава ничего не стоит.
— Да так уже бывало, не раз бывало. Половина сломает шею, а другая половина наживется.
— Кто в лучшем положении?
— Бухольц, Кесслер, Мюллер.
— Этим-то все нипочем, кто им может повредить!
— А ну их всех к чертям! Мне-то какая печаль или опять же какая прибыль от того, богаче они станут или беднее.
Отовсюду слышались подобные замечания, вопросы, насмешки, высказывались различные догадки, многие лица повеселели: радовало разорение других.
— Мейер, похоже, на целых сто тысяч погорел?
— Это ему пойдет на пользу, избавится от живота, продаст лошадей, будет ходить пешком и быстро похудеет — не придется в Мариенбад ездить.
— Теперь будут дешево продаваться фамильные брильянты.