Днем Анка сидела в просторной угловой комнате, превращенной в некое подобие зимнего сада; там щебетали птички, тихо плескался небольшой фонтан и благоухали белые и розовые камелии, только что распустившиеся в кадках.
— Знаешь, ко мне никто не относился так сердечно и заботливо, — говорила растроганная Анка, сидя в низком глубоком кресле.
— А тебе это и не нужно было. Кроме того, у меня есть корыстный расчет: я забочусь о тебе, как о своей натурщице, — пошутила Нина.
Она действительно писала портрет Анки, в изнеможении полулежавшей в кресле на тигровой шкуре на фоне цветущих камелий.
Тут было тепло и тихо; сонно журчал фонтан, и водяные брызги алмазной россыпью падали в белый мраморный бассейн, в котором плавали зеленые ящерки.
— Что, Кароль приходил сегодня? — спросила Нина.
— Да…
— Ну как, все уже позади?
— Нет, духу не хватило, но на этих днях непременно верну ему обручальное кольцо и скажу, что он свободен. Мне так тяжело, так тяжело… — В глазах ее блеснули слезы, и она замолчала.
Больше они об этом не говорили.
Однообразное течение дней нарушил приход Стаха Вильчека.
Он явился как-то под вечер, и Анка приняла его в зимнем саду и долго молча смотрела на него.
А он, расфранченный, надушенный, самодовольно рассказывал о том, что они с Максом Баумом весной начнут строить большую фабрику по выделке полушерстяных платков и рассчитывают успешно конкурировать с Грюншпаном.
— А что с отцом Макса? — спросила Анка.
— Совсем из ума выжил. Как вы знаете, взлетевший на воздух котел упал на его фабрику, уже давно, правда, бездействующую, и она загорелась. После пожара старик передал в собственность Максу земельный участок, распродал готовую продукцию, уцелевшие станки и деньги разделил между детьми. А за собой оставил остатки фабричных зданий. И теперь поселился там. Совсем свихнулся старик! Я советовал Максу поместить его в лечебницу, даже если придется прибегнуть к силе, но он и слышать об этом не хочет. А стены эти нам ой, как бы пригодились!
— Он прав. Передайте, пожалуйста, пану Максу, чтобы он навестил меня.
— С удовольствием. Насколько мне известно, он давно собирался зайти к вам, только ждал, когда вы совсем поправитесь.
Он посидел еще немного, продолжая все так же бессовестно хвастаться. Анка попрощалась с ним холодно, а когда он вышел, брезгливо вытерла руку: его большие холодные ладони были влажными от пота.
— Он представляется мне каким-то гадким пресмыкающимся, — сказала она Нине.
— Он — помесь пресмыкающегося с хищником. Такие всего добиваются в жизни, если, конечно, не угодят до срока за решетку, — вступил в разговор Травинский и рассказал Анке, в какие махинации пускается он с Грюншпаном, ничем не брезгуя ради денег.