— И несмотря на это, вы принимаете его у себя?! — возмутилась Анка.
— Во-первых, он пришел не ко мне, а к вам, а во-вторых, я вынужден поддерживать с ним отношения: он может быть мне полезен. И вообще не в здешних нравах разделять людей на честных и бесчестных.
— Я не желаю его больше видеть.
— Хорошо, я предупрежу прислугу. Но вы напрасно возмущаетесь: нашими поступками руководит необходимость, а не добрая воля. — Он печально улыбнулся и взглянул на Нину.
Она отставила в сторону мольберт и, чтобы не слышать его слов, которые ее всегда невыразимо огорчали, отошла к камелиям и, наклонясь, стала тихонько дуть на бутоны.
— Как ужасно устроена жизнь! — прошептала Анка.
— Нет, корень зла не в ней, а в наших чрезмерных притязаниях, в наших мечтах о добре и справедливости в мечтах неосуществимых, не позволяющих увидеть жизнь такой, какова она есть. И в этом источник всех наших страданий.
— И надежд! — прибавила Нина и поставила на столик перед Анкой китайскую розу с дивной красоты желтыми цветами, источавшими нежный аромат.
— Лучше полюбуйся, Казик, чем говорить несообразности.
Вечером пришел Юзек Яскульский; с некоторых пор он регулярно читал Анке вслух. И от него она узнавала разные подробности о Кароле, о его делах, о которых он никогда не говорил с ней, хотя бывал ежедневно.
— Что, отец поправился?
— Уже неделю надзирает за разборкой развалин.
— А сам ты что делаешь?
— После того как пан Баум ликвидировал дело, я перешел в контору к пану Боровецкому, — робея и краснея пуще прежнего, отвечал он.
Дело в том, что бедняга по уши влюбился в Анку и строчил ей длинные любовные послания, но не посылал, а втайне ото всех сам сочинял ответные письма в столь же пламенных выражениях. Не выдавая имени своего кумира, он читывал их своим друзьям, а иногда — у Малиновского на музыкальных сборищах.
— Пан Макс просил осведомиться, может ли он завтра навестить вас?
— Конечно. Скажи: я жду его днем.
Она с нетерпением ждала Макса, и когда слуга доложил о нем, у нее радостно забилось сердце. Растроганная, она протянула ему руку.
Макс, смущаясь и робея, сел напротив и тихим, несколько неуверенным голосом стал спрашивать о здоровье.
— Я уже совсем поправилась и жду только, когда переменится погода, чтобы выйти на воздух и… уехать из Лодзи.
— Надолго? — поспешно спросил Макс.
— Может, навсегда. Сама еще не знаю.
— Вам здесь очень плохо?..
— Да… Пан Адам умер, и вообще… — она не договорила.
А Макс не осмелился расспрашивать, и они долго молчали, обмениваясь лишь взглядами, в которых читалась искренняя симпатия.