Общество состояло преимущественно из немцев, и немногочисленные поляки совершенно затерялись среди них.
Мюллер, как и пристало лодзинскому миллионеру, не ударил лицом в грязь. И все здесь поражало роскошью: мебель, ковры, столовое серебро, цветы и даже стены, декорированные выписанными из Берлина мастерами.
У Мюллера был сегодня настоящий праздник. Он выдавал замуж единственную дочь, приобретя в лице зятя помощника, и его круглое красное, маслянисто-потное лицо сияло от радости.
Он обнимал Кароля, похлопывал по спине, отпускал сальные шуточки, угощал гостей дорогими сигарами и радушно приглашал к столу с закусками.
То и дело брал он кого-нибудь под руку и, пыжась от гордости, вел показывать гостиные.
— Видите, в этом дворце будут жить мои дети, — говорил он Куровскому. — Не правда ли, красиво?
Куровский не возражал, со снисходительной улыбкой слушая пересыпанную цифрами речь Мюллера, называвшего стоимость каждой вещи.
Отделавшись от него, Куровский перешел в соседнюю гостиную, где надо всеми царила Меля Вельт, в девичестве Грюншпан.
С удивлением смотрел он на нее, не узнавая в этой болтливой, неестественно громко смеющейся женщине, которая беспрерывно ходила взад-вперед по гостиной, прежнюю Мелю. Неужели это про нее он как-то сказал, что она выгодно отличается от своих лодзинских соплеменниц.
— Что вы сделали со своей женой? — мимоходом заметил он Морицу.
— Вы находите, она изменилась?
— До неузнаваемости.
— Это моя заслуга. Красивая женщина, не правда ли? — сказал Мориц, вздевая на нос пенсне.
Куровский не ответил, его внимание привлек Кароль, которому явно было не по себе в роли Мюллерова зятя; он ходил с апатичным, скучающим видом, с пренебрежением поглядывая на родственников жены, избегая общества немецких фабрикантов, и при каждом удобном случае заговаривал с Максом Баумом и даже с Морицем, с которым уже успел помириться.
— Ну как, завоевали мы «обетованную землю?» — ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил Куровский.
— Если под этим подразумевать миллионные состояния, то безусловно да. Вы уже почти у цели, Мориц наживет миллионы любой ценой, Макс заработает их честно, если, конечно, Вильчек его не облапошит.
— Я слышу упомянули мое имя! — подходя к беседующим, воскликнул Стах Вильчек.
Как компаньон Макса, он был теперь вхож в общество и, порвав с прежними знакомыми, благодаря деньгам и наглости, шел напролом к цели.
— Мы говорим: Макс наживет состояние, если вы не облапошите его, — шутливо заметил Куровский.
— Своего не упущу… — прошептал Вильчек и, облизнувшись, как кот на сметану, пустился любезничать с дочерью Кнаабе — барышней с ничем не примечательной, заурядной внешностью, за которой давали двести тысяч приданого.