— Но ты же, Мечек, обо мне не думаешь дурно? — перебила Меля, гладя его руку.
— Я не делаю исключений, в конце концов ты также принадлежишь к выродившейся расе — к расе, более всех других отдалившейся от природы, за что вы и расплачиваетесь.
— Побольше слушай его, Меля, он тебе докажет по-ученому, докажет со всех ему известных точек зрения, что величайшее преступление в мире — это иметь деньги.
— Посиди с нами, Ружа.
— Я сейчас вернусь, только загляну к отцу.
Ружа вышла и из передней, уже освещенной электрическими люстрами, поднялась наверх, в кабинет отца, где было почти темно.
Шая Мендельсон сидел посреди комнаты в ритуальной одежде, с обнаженной левой рукой, обвитой ремешками, и вполголоса молился, сосредоточенно кланяясь.
У двух окон стояли два старых седобородых синагогальных кантора в таких же ритуальных накидках в белые и черные полосы и, глядя на последние розовые отсветы дня на сером небе, ритмично раскачивались и пели необычно страстную и необычно печальную молитвенную песнь.
Голоса их, исполненные жалобы и скорби, подобно трубным напевам, то вздымались в страдальческих сетованиях, то угасали в глухом отчаянии, то взрывались стоном безнадежности, резким, пронзительным воплем, который долго отдавался в стенах комнаты; порой же понижались почти до шепота, и тогда плыла вдаль и разливалась протяжная, нежная мелодия, словно звуки флейты в глубокой тишине цветущих садов, под сенью деревьев, дышащих ароматами амбры, в полусне, полном экстатических любовных грез, в которых прорывались жгучие ноты тоски и томления по пальмовым рощам Иерусалима, по бескрайним, унылым пустыням, по знойным лучам солнца, по утраченной и так горячо любимой родине.
Певцы кланялись все более ритмично, глаза их горели экстазом, длинные седые бороды тряслись от волнения. Оба были увлечены звучаньем собственных голосов и ритмом напевов, изливавшихся из их груди в пустую, тихую, сумрачную комнату, — они рыдали, просили, умоляли, трепеща и предаваясь сетованиям на горькую долю, и славили милосердие и могущество Владыки владык.
За окнами была тишина.
В больших рабочих казармах напротив выходивших на улицу окон кабинета начали загораться огоньки на всех этажах, а с другой стороны — кабинет был угловой комнатой — чернел парк с густо посаженными елями, отделявшими дворец от фабрики, и белели в сумерках меж низкими кустами на газонах заплаты нерастаявшего снега.
Шая сидел посреди комнаты, против большого углового окна, и быстрый его взгляд охватывал контуры гигантских фабричных корпусов с торчащими трубами и угловыми выступами, похожими на средневековые башни.