Когда все были в сборе, я поднялся на импровизированную трибуну. Скажу вам, волнение душило мое горло. Мне никогда в жизни не приходилось выступать перед такой массой людей. Я понимал всю ответственность момента, понимал, что ни в одном моем слове не должно было прозвучать ничего ложного.
— Мы прибыли к вам, товарищи, чтобы обсудить как быть с Кучеровым. Все вы знаете, что он, напившись пьяным, поднял в парке дебош, бранился, не подчинялся дружинникам и даже оскорблял их. Дело, как вам известно, кончилось тем, что его с помощью работников милиции связали и отправили в вытрезвитель. Факт бесспорный: Кучеров совершил преступление, за которое он может быть привлечен к уголовной ответственности. Но стоит ли это делать — давайте решать вместе. Мы знаем Кучерова только вот по этим бумагам. — Я поднял листки бумаги с делом и показал присутствующим. — Вы же знаете его лучше. Давайте решать, будем судить Кучерова, или, может быть, оставить его в коллективе, и вы возьмете обязательство воспитать его и сделать настоящим человеком. Решайте!
Я сложил бумаги в папку, сошел с трибуны и сел за стол. Наверное, не многим прокурорам приходилось говорить так коротко. И в цехе еще никогда не было такой тишины, как в эту минуту. Все сидели и ждали, что же будет дальше. Поднялся председатель собрания седоусый, широкоплечий мастер пролета Коваленко и, обращаясь к присутствующим, не то спрашивая, не то предлагая, сказал:
— Ну, что ж, товарищи, давайте, мне кажется, Кучерова послушаем. Пусть скажет, как он до такой жизни докатился.
— Правильно, правильно! — раздались с разных мест голоса. — Пусть расскажет, как он коллектив цеха опозорил.
Кучеров этого не ожидал. Он знал, что в цехе у него все же есть друзья, которые не дадут его в обиду. А здесь так резко бросают вопросы, требуют объяснений. Он посмотрел по сторонам. Все молчали. Прежняя робкая улыбка начала спадать с его лица. Он медленно поднялся, скомкал фуражку и, ни на кого не глядя, еле слышно проговорил:
— Водка проклятая во всем виновата…
— Громче, ничего не слышим! — закричали те, кто стоял вдали.
— Пусть на нас смотрит! — закричали другие. — Умел бедокурить, пусть умеет и ответ держать.
А Кучерову все больше становилось не по себе. Стыдно, тяжело было говорить ему. Не может он посмотреть своим товарищам в глаза. Не может смотреть он и на поседевшую мать, которая сидит почти рядом с ним и смотрит на все происходящее. Сын, ее единственный сын, такое натворил! Не думала она, что ее Коленька может попасть на такой суровый суд.
— Говори, говори, сын, почему свою седую мать обесчестил, — строго и с дрожью в голосе проговорила она.