Персефона закрыла за собой двери.
— Откуси кусочек пирога.
Адам откусил.
Мир приобрел фокус, слегка.
С закрытыми дверями в комнате запахло розами после наступления темноты и спичкой, которую только что задули. А с выключенным светом было до странности трудно определить, насколько большой была эта комната. Хотя Адам прекрасно знал крошечность этого помещения, теперь оно казалось огромным, как подземная пещера. Стены ощущались далекими и неровными, пространство поглощало звуки их дыхания и движения карт.
Адам подумал: «Я сейчас же могу все остановить».
Но это была всего лишь гадальная. Это была всего лишь комната, которая должна была стать обеденной. Ничего здесь не изменится.
Адам знал, ничего из этого не было правдой, но легче было притвориться, что это не так.
Персефона выбрала фотографию со стены. Адам только и успел заметить, что это был снимок стоящего камня в распаханном поле, а потом она поместила его стеклом вверх перед ним. В темноте при свечах изображение исчезло. Все, что было видно, отражалось в стекле; снимок внезапно превратился в водную гладь или зеркало. Свет от свечей закрутился в стекле, не совсем как это происходит в реальности. У него засосало под ложечкой.
— Ты должен это чувствовать, — раздался голос Персефоны с другой стороны стола. Она не села. — Насколько ты далек от равновесия.
Это было слишком очевидно, чтобы согласиться. Он ткнул в стекло с неправильными отражениями.
— Для чего это?
— Магический кристалл, — ответила она. — Способ заглянуть в другие места. Места, которые находятся слишком далеко, чтобы увидеть, места, которые лишь условно существуют, или места, которые не хотят быть увиденными.
Адаму показалось, что он заметил, как в стекле спиралью закручивается дым. Он моргнул. Спираль исчезла. Рука отозвалась резкой болью.
— Куда мы смотрим?
— Куда-то очень далеко, — сказала Персефона. Она улыбнулась ему. Это крошечная, потаенная улыбка, словно птица, выглядывающая из ветвей. — В тебя.
— Такое безопасно?
— Это противоположность безопасности, — ответила Персефона. — На самом деле, лучше бы тебе откусить еще пирога.
Адам откусил.
— А что будет, если я не стану этого делать?
— То, что ты чувствуешь, только ухудшится. Ты, на самом деле, не можешь для начала собрать даже крайние кусочки этой головоломки.
— Но если я это сделаю, — начал Адам, а потом осекся, потому что правда уже жалила, внедрялась и распространялась внутри него, — я изменюсь навсегда?
Она сочувственно склонила голову.
— Ты уже изменил себя. Когда принес жертву. Это просто ее завершение.
Тогда не было никакого смысла ничего не делать.