— Мы обсуждали твое совместное правление, отец, с царевичем Сменхкарой. Он уже достаточно взрослый и справится, пока ты не обзаведешься собственным сыном.
— Может быть, этого не случится никогда, — заметил царь. — И ты собираешься предложить ему себя в жены, поскольку ни один мужчина сам по себе не имеет царского права?
— Никого другого нет.
— Есть. Меритатон.
— Но…
Он взял ее за руку.
— Меритатон самая старшая. Царское право в первую очередь принадлежит ей.
— Но она ведь уже…
В глазах царя опять мелькнуло безумство — безумство порока и мечтателя.
— Бог говорит мне, что она уже дала мне все, что могла. Сменхкара молод, красив, владеет искусством заставлять женщин улыбаться. Я хотел бы, чтобы моя девочка опять улыбалась. Она такая грустная.
— Ты откажешься от нее? — Голос царевны звенел от напряжения. — Отец, невозможно поверить в такую щедрость.
— Это требование Бога, а вовсе не щедрость. Мать хотела, чтобы царицей была ты и правила, как она, — так же властно, а когда подрастешь, так же мудро. Ты прекрасно сможешь находиться на троне рядом со мной.
Нофрет не желала слышать этих слов. Нет, она не слышала их. Ее госпожа в безопасности. Она выйдет замуж за красивого, но не особенно умного царевича, что позволит ей править так, как она сочтет нужным. Меритатон останется на своем месте, слабая царица при слабом царе. Смешно, просто глупо передавать ее Сменхкаре, словно поношенную сандалию. Вдвоем они способны править не больше, чем два котенка.
Но царь ничего этого не видел. Бог, как всегда, ослепил Эхнатона блеском его собственного эгоизма.
Царевна онемела. Кийа могла бы что-нибудь сказать, но предпочла не делать этого. Так же, как и царевна, она была бессильна вбить здравый смысл в голову царя. Но в таком деле никто никогда не добивался успеха, даже Нефертити и Тийа. Царь есть царь. Его женщины могли править, пока он был занят своим Богом, но когда он говорил, им оставалось только слушать.
Что-то здесь было неправильно. Египтяне этого, по-видимому, не замечали. Но для Нофрет, чужестранки, это было очевидно. Однако она служанка, рабыня. Ей не полагалось говорить в присутствии царя, кроме как по его велению.
Тем не менее, она открыла рот, чтобы высказаться. Но ее госпожа заговорила раньше:
— Если Бог желает, мы все должны подчиниться.
— Ты ведь видишь, что твой отец никчемный бездельник, и все же готова пасть ниц, стоит ему поднять палец?
Нофрет была вне себя. Она сдерживалась, пока они не оказались в комнате царевен, где ее госпожа теперь жила одна. Здесь стояла лишь одна кровать, и шелест эха напоминал об умерших сестренках. Чтобы разогнать мрак, Нофрет зажгла возле постели все лампы, которые удалось заправить маслом.