– Эмир говорит, – перевел он, – что если вы не согласны все до единого принять ислам, то не стоит задерживаться целому каравану ради того, чтобы довезти вас до Хартума на вьючных верблюдах. Ведь, если бы не вы, они могли совершать переходы вдвое быстрее, а потому он теперь же желает знать, согласны ли вы принять Коран? – Затем, не изменяя интонации голоса, как будто он все еще продолжает переводить слова эмира, Мансур добавил от себя: – Советую вам, господа, согласиться, так как иначе он всех вас прикажет прирезать!
Несчастные пленники в смущении взглянули друг на друга, а оба эмира с суровыми, величавыми лицами стали ожидать ответа.
– Что касается меня, – произнес Кочрейн, – то я скорее согласен умереть здесь теперь же, чем невольником в Хартуме!
– Как ты думаешь, Нора? – обратился Бельмонт к жене.
– Если мы умрем вместе, дорогой Джон, то смерть мне не кажется страшной! – ответила эта прелестная, храбрая женщина.
– Это нелепо – умирать за то, во что я никогда не верил! – бормотал вполголоса Фардэ. – А вместе с тем, для моей чести француза оскорбительно быть обращенным насильно в магометанство! – и он гордо выпрямился и, заложив раненую руку за борт сюртука, торжественно произнес. – Я случайно родился христианином и останусь им!
– А вы что скажете, мистер Стефенс? – спросил Мансур почти молящим голосом. – Ведь если хоть один из вас согласится принять их веру, это значительно смягчит их по отношению к нам!
– Нет, и я не могу согласиться! – спокойно и просто, сухим, деловым тоном ответил юрист.
– Ну, а вы, мисс Сади? Вы, мисс Адамс? Скажите только слово, и вы будете спасены!
– Ах, тетечка, как вы думаете, не согласиться ли нам? – пролепетала испуганная девушка. – Или это будет очень дурно, если мы согласимся?
Мисс Адамс заключила ее в свои объятия.
– Нет, нет, дорогое дитя мое, милая моя, бедная моя девочка, нет, ты будешь тверда духом; ты не поддашься этому искушению; ты бы потом сама возненавидела себя за это!
Все они были героями в эти минуты, все смотрели смело в глаза смерти, и чем ближе заглядывали ей в лицо, тем менее она им казалась ужасна и страшна. Драгоман пожал плечами и сделал такое движение рукой, какое делают обыкновенно после того, как попытка, к которой было приложено всякое старание, в конце концов, не удалась.
Эмир Абдеррахман понял этот жест и сказал что-то близ стоявшему негру, который тотчас же куда-то отбежал.
– На что ему ножницы? – удивленно спросил полковник, поняв, о чем шла речь.
– Он хочет истязать женщин! – сказал Мансур все с тем же жестом бессилия.