— Где это мы?
Не сводя с меня глаз, он ответил: в одной из башен замка. Подошел к стене и поманил меня.
— Знаешь, что это такое? — спросил он, поглаживая одну из надписей.
У меня не было ни малейшего желания играть в загадки. Еще ни разу за всю поездку я не чувствовала себя так далеко от дома. У меня почему-то зудела кожа, и хотелось чесаться с головы до ног.
Петер взял меня за руку и провел моими пальцами по надписи. Я почувствовала, как что-то вроде ила, холодное и склизское, забивается мне под ногти. Стена оказалась такой шершавой на ощупь, точно буквы высечены в камне. Я огляделась. Все эти надписи вдруг показались мне просто древними морщинами, изрывшими камень, словно лицо столетней старухи.
— Что это? — спросила я Петера, отдернув руку.
Он предложил мне сигарету, я отказалась, потому что к горлу подкатывала тошнота. Петер закурил сам.
— Что это? — повторил он и выдохнул дым. — Слушай, я тебе расскажу.
Во время Второй мировой войны, когда Нидерланды были под немецкой оккупацией, тогдашний владелец этого замка, торговец из Гааги, предложил своим друзьям-евреям укрыться в его усадьбе в Домбурге. Надежнее места, чем это захолустье, в ту пору для них было просто не сыскать. Они, конечно, с радостью согласились и приехали сюда вместе с семьями. Первое время им жилось неплохо, они даже немного огородничали в саду, но чем дальше, тем больше боялись, потому что и сюда долетала молва об ужасах, творившихся с их соплеменниками. Наконец они решили для пущей безопасности затаиться в башнях и не выходили оттуда, молясь, чтобы о них забыли. Но в один прекрасный день в Домбургский замок нагрянули немцы и допросили слуг. Те молчали. Тогда одного утопили в пруду, чтобы развязать язык остальным. В общем, их всех нашли в двух башнях: больше сотни евреев, которые умудрились буквально друг у друга на голове протянуть там почти три месяца, в нечеловеческих условиях. Бедняги с приходом немцев впервые за столько времени смогли разогнуться в полный рост и свободно вздохнуть, когда обнаружившие их солдаты решили, что женщинам будет полезно размять ноги в их обществе, и мужчины на несколько дней остались одни в своем убежище, которое, впрочем, уже таковым не являлось. А стены евреи и исписали за время своей жизни здесь; многие надписи уже почти стерлись. А те, что читаются, все сплошь жалобы, стихи, молитвы, иногда вперемежку, всего понемножку.
Петер затоптал окурок и умолк, пытливо поглядывая на меня, словно ожидая какой-то реакции. А я озиралась и думала: нет, это просто физически невозможно, больше двадцати человек сюда никак не поместятся.