– Иначе что?
– Иначе я буду спрашивать, пока не ответишь. Неделю. Год. Вечность.
– Снова эта вечность… – пробормотал он что-то несвязное. Потом устроился на табурете напротив меня. – Я, между прочим, тебе суп сварил, а ты так невежливо разговариваешь. – Нет, как будто бы он сам не собирается его есть! – Плохо же тебя отец воспитал.
– Он меня не воспитывал. Он навестил меня после восемнадцати лет благостного забытья в том, что у него где-то есть родная дочь, лишь за тем, чтобы я отдала ему ценные вещи и он смог рассчитаться с долгами.
– Сочувствую, – серьезно кивнул он.
Я не нашла поводов подозревать его в издевке, потому ответила:
– Спасибо.
– Эти ценные вещи, как я понимаю, и находились в мешочке? В том, что я искал ночью у трупа?
Я поморщилась оттого, что он назвал отца «трупом», хотя сама не раз уже так делала.
– Да, именно. – Он вдумчиво почесал мужественный подбородок с благородной ямочкой. Но в целом его вид излучал холодное, неторопливое спокойствие. – Что ты знаешь об этом? – не удержалась я. Видимо, этого человека нужно все время подталкивать, чтобы он хоть что-то соизволил сказать.
– Кое-что.
– Что именно? – Он глядел на меня непроницаемым взглядом. Минуту назад, влетая в кухню, я совершенно его не боялась. Я знала, что могу сказать ему в лицо все, что угодно, и даже ударить, если потребуется. Но в тот миг я вдруг задрожала. – Это тебе он должен был деньги? – неровным, вибрирующим голосом задала я вопрос, но прозвучал он как констатация. Почему-то в тот момент я уже в ответе не сомневалась.
И этот ответ прозвучал.
– Да. Это то самое дело, о котором я вспомнил, очнувшись на кладбище.
– То есть ты не врал про кладбище? И про все остальное? – удивилась я. Почему-то сегодня мне казалась бредом эта жалостливая история про своенравную, не отличающуюся постоянством амнезию.
Он не разозлился. Просто произнес:
– Нет, это чистая правда. Про долг – это все, что я помню точно. Плюс еще какие-то обрывки.
– Где ты живешь? – почему-то полюбопытствовала я.
Он едва-едва пожал плечами. Словно это действие доставляло ему сильную боль или же его члены онемели.
– Ужас, – прокомментировала я. – А что ты еще помнишь? Пусть это будут всего лишь детали, говори.
Он немного помолчал, собираясь с мыслями.
– Ну, хорошо. Я помню, мы играли. Нас было… шестеро или чуть больше. Вроде все люди мне знакомы, но лиц я не вижу. Только одно: твоего отца. Он поставил на кон то, чего с собой у него не было. Это страшный промах, самый подлый обман. Я дал ему три дня, а мог бы убить на месте, и никто не посчитал бы это плохим поступком.