– И что в этом смешного, позвольте вас спросить? – с обидой интересовался жених.
– Сколько вам лет? – бесцеремонно уточняла Ева, подспудно чувствуя Катькину поддержку.
– Е-э-э-ва… – умоляюще запела Антонина Ивановна, – ну какое это имеет значение?
– Самое прямое, – настаивала на своем Главная Подруга.
– Ну, предположим, шестьдесят, – с вызовом пускал пузыри в компот Солодовников.
– Вы разведены?
– Нет, я вдов, – загрустил Петр Алексеевич.
– Дети?
– Моим детям нет до меня никакого дела, – признался жених.
– Это пока… – многообещающе проронила Ева. – В общем, так: как человек опытный я бы не рекомендовала вам оформлять отношения официально, пока вы не заручитесь согласием родственников, ибо может возникнуть…
– Я квартиру на Катюшку оформлю, – заторопился Солодовников.
– Это пожалуйста. Ваше право…
– Знаешь что, Ева, – обиженно поджала губы Антонина Ивановна. – Мы с Петей здесь как-нибудь сами разберемся…
Главная Подруга Семьи Самохваловых осеклась, почувствовав по интонации Антонины, что перегнула палку.
– Ой, – пискнула тетя Ева, хотя обычно разговаривала зычным голосом. – Простите меня…
– Что вы, что вы, Ева Соломоновна, – заволновался Солодовников и плеснул очередную порцию уксуса в остывшие бузы, покрывшиеся восковыми капельками жира.
– Бестактна… Стара… – пригорюнилась Главная Подруга и ткнула вилкой в окаменевшее кушанье.
– Не ешь! – коршуном взвилась Антонина и выхватила тарелку из-под носа. – Потом поджелудкой страдать будешь: они холодные и уксуса много.
– Не буду, – согласилась Ева и засобиралась.
Впервые ее никто не останавливал. Антонина – потому, что ей было чем заняться сегодняшним вечером, Катя – потому, что тетя Ева не оправдала ее надежд, Петр Алексеевич – потому что не знал, принято ли в доме Самохваловых бросаться грудью на амбразуру, чтобы гости задержались еще на время. В его доме гостей вообще не было. В смысле – друзей. Только родственники. Покойная жена, царствие ей небесное, суеты не любила. Столы там и все такое прочее. По дому ходила в ситцевом халате и в кожаных тапках со смятыми задниками. И когда она шла из комнаты в комнату, тапки звонко били ее по сухим потрескавшимся пяткам. Студенистая и унылая, она могла часами сидеть у кухонного окна или же, задрав голову, на покрытом красным плюшем диване. Солодовникову всегда казалось, что жена спит. А она тихонечко уходила из жизни, потому что ей все сразу как-то стало неинтересно. Родственники жены подозревали Петра Алексеевича в тайных изменах, в наличии семьи на стороне, в сексуальных извращениях и даже в рукоприкладстве. Ничего этого не было: он честно любил свою Наташу. Как мог… И, когда та лежала в гробу в платье мышиного цвета с беленькой косынкой на голове, Солодовников плакал и по-бабьи раскачивался из стороны в сторону, сморкаясь и тиская мокрый платок.