— Да, доктор, именно туберкулёзными, — ещё смиреннее ответила та.
— Что же, я так понимаю, что вы не имеете ни малейшего понятия о пневмологии?
— Я читала работы доктора Коха, доктора Циля и господина Абрикосова…
— Вот как? Потрясающе! Господина Абрикосова! — комично восхитился доктор Хинксли. — В таком случае вы будете незаменимы в служении с судном и клистиром. Прошу, — доктор сделал приглашающий жест, — мисс?..
— Мардж. Дороти Мардж, доктор.
— Прелестно, Дотти, ступайте за мной, и учтите, что лорд Каниваль — очень особенный пациент, и вам следует и впредь проявлять скромность и покладистость. Вы меня поняли?
— Разумеется, доктор, — с готовностью ответила сестра и последовала за ним.
Их путь к пациенту лежал через анфиладу восхитительно декорированных залов. Дороти Мардж с широко раскрытыми глазами и приоткрытым от восхищения ртом крутила головой, разглядывая мраморные скульптуры, великолепные картины, китайские вазы с себя ростом и огромные люстры, сиявшие хрусталём.
На второй этаж вела дубовая лестница. На её площадках стояли индонезийские крашеные скульптуры в виде отвратительных оскалившихся демонов; а длинный коридор, в котором располагалась спальня хозяина, был выстлан прекраснейшим афганским ковром.
— Ну-с, голубушка, теперь вы понимаете, с кем вам придётся иметь дело? — самодовольно спросил Хинксли, так, словно всё это богатство принадлежало лично ему. — А теперь приготовьтесь познакомиться с пациентом.
Он осторожно открыл одну из тяжёлых дверей и вошёл, неучтиво оставив Дороти позади. Она тихо проникла следом, прикрыла за собой дверь и скромно встала за спиной доктора.
— А, леди со светильником! — раздался резкий, с сипотцой, голос. — Подойдите, я вас не вижу.
Дороти нерешительно двинулась вглубь комнаты и остановилась перед монументальным чиппендейловским креслом, в котором располагалась сухая фигура больного. С судном и клистиром Хиксли, конечно, погорячился. Карниваль производил впечатление тяжело больного человека, но всё же он был не так уж плох. Лорду было лет шестьдесят, но выглядел он значительно старше из-за худобы и желтоватой, как пергамент, кожи. Из ворота тёплого стёганого халата торчала тощая жилистая шея, на которой сидела маленькая, почти лишённая волос, голова. Блёкло-голубые глаза смотрели высокомерно, углы губ были опущены вниз. Лицо лорда Карниваля выражало бесконечное презрение к миру.
— Я плохо вижу вас. Встаньте сюда и назовите своё имя, — требовательно произнёс лорд.
Сестра покорно сделала шаг к окну и назвалась. Сразу после этого Карниваль потерял к ней всякий интерес и обратился к доктору так, словно её не было в комнате.