— Чем вы поите меня, Хинксли? Я более не намерен пить эту дрянь. И не надо ходить ко мне через день, я вполне сносно себя чувствую. Зачем вы привели эту монашку, я что — так плох? Я не собираюсь умирать, пусть идёт. Нет, пусть сядет туда и не мозолит глаза.
Через некоторое время доктор вышел, оставив сестру одну. Иве пришлось сидеть на небольшой скамеечке подле комода и тихо наблюдать за комнатой и её хозяином. В спальне не было ровным счётом ничего примечательного. Балдахин у массивной дубовой кровати был опущен, тиснёный бархат пологов расшит золотом; на стенах висели прекрасные мильфлёры от Гобелена, на полу — персидский ковёр с длинным ворсом. Сам хозяин спальни сидел в кресле подле кровати и читал какую-то книгу, не отрываясь и не произнося не слова. Минут через двадцать он всё же оторвался от чтения:
— Вы всё ещё здесь? Найдите доктора, пусть зайдёт ко мне.
Ива тихо выскользнула в коридор и, пройдя несколько ярдов, остановилась, услышав голоса за приоткрытой дверью. Из-за двери доносились довольно громкие голоса доктора Хинксли и, видимо, секретаря лорда Карниваля. Секретарь был явно взволнован.
— Доктор Хинксли, вы должны повлиять на его светлость. Я знаю, что это противоречит вашим принципам. Но, в конце концов, кто-то должен это сделать!
— Эдди, голубчик, не представляю, чем я могу помочь вам…
— Скажите мне правду, доктор, сколько ему осталось?
— Даже не берусь предположить! — воскликнул доктор с искренним недоумением. — В прошлом году, когда у него было похожее обострение, я готов был биться об заклад, что ему осталось менее месяца, но, как видите… Да что уж там, я и пять дней назад был уверен в том, что на этот раз — это точно конец! Конечно, сегодня он немного слабее, чем был прежде, но в целом весьма недурно. Так что я не могу делать никаких прогнозов. У него на удивление крепкий организм.
— И всё же, доктор, — убеждённо заговорил секретарь, — вы должны убедить его в том, что необходимо дать распоряжения… вы не представляете себе, какой натиск родственников его светлости я выдерживаю ежедневно с тех пор, как стало известно об усугублении болезни!
— Родню не устраивает его последняя воля? — голос Хинксли звучал насмешливо.
— О, Господь Всемогущий, в том-то всё и дело, что его светлость никогда не составлял завещания! Если, не приведи Боже, он скончается, не оставив духовной, тут начнётся светопреставление! Ведь прямых родственников у него нет, а состояние Карниваля едва поддаётся описанию. При этом у него родня! Два кузена, пять внучатых племянников и ещё целая армия вдов его родственников; они засыпают письмами меня и поверенного его светлости, требуя гарантий законной доли в наследстве. Лорд Карниваль не поддерживает с ними отношений, и не представляю себе, что тут начнётся… Я умоляю вас, доктор… Не говоря уж о том, что его светлость и мне обещал некоторую сумму, для него незначительную, но для меня, вы понимаете… Всё это — пустые разговоры, до тех пор, пока не составлено завещание! — в голосе секретаря слышалось отчаяние.