В памяти моей очень много светлых дней,
Пролетевших в городке, что был мной так любим,
Где играл я в футбол с ребятней из разных школ
И смеялся сквозь чад и сквозь дым
[3].
— Что это? — спросил Лоран.
— Песня, — ответила Шивон.
— Я понимаю, — сказал он. Он и другое, верно, понимал: отчего с приближением к Земле они становятся все более нервными, вспоминают такую вот ерунду вроде старых песен, которые теперь уже не найдешь ни в какой записи. Тянешься к старым воспоминаниям, запыленным, поросшим плесенью.
— Тебе снятся сны? — спросила она Лорана — доктора Дюпре, работы которого разлетелись по всему космосу еще до того, как «Гринберг» начал плавание.
— Вроде того, как мы высаживаемся на Землю — а там ничего нет?
— Ага. Все сожжено. Еще одна мировая война — а мы и не знали. Или что-нибудь похуже...
— Или еще; мы прилетаем, а там все как было, еще до первого полета. В точности. Только мы-то понимаем, что так быть не может...
Лоран знал, что она чувствует. Сейчас он был ей братом; таким же подростком. Ей казалось, что, стоит им прибыть на Землю, как все то время, что они провели в космосе, аннулируется; они снова превратятся в молодых стажеров, со зрачками, расширенными от надежды.
Только когда это было? Теперь ей кажется — сколько она себя помнит, всегда вокруг гудел Космос. Этого гула не слышно в огромных коридорах и кают-компаниях корабля, но стоит выйти на мостик или хотя бы закрыть глаза — и Пространство дышит тебе в лицо.
Она вздохнула:
— А мне все кажется, что я приеду и там все еще будет две Ирландии...
— Две Ирландии? Господи, чего тебе не хватает? Ты еще вспомни эти дикие войны, стены между кварталами, баррикады... что ты мне еще рассказывала? Вертолеты?
— И классики, — пробормотала Шивон.
Белые квадраты со старательно прорисованными цифрами, мелом — на границе двух кварталов.
Как на планете Гу.
Классики в тумане
На жаргоне миротворцев планетка называлась Ольстером.
Юмористы. Подписывая лингвисту Шивон Ни Леоч направление в Таукит, ответственный за миссию спросил, уж не боится ли она. С издевкой спросил.
— Я не боюсь, — ответила Шивон. От нее пахло космосом, и начальника это раздражало.
Много земных лет назад она удрала в пространство, как подросток удирает из дома. Но она уже больше не подросток. Раньше это показалось бы ей романтикой — нестись в далекую констелляцию, ГСА в зубы, улаживать чужую войну.
— Я удивляюсь. Зачем им вообще понадобился язык? Они с гуудху не разговаривают. Они их отстреливают.
— Давайте спишем на стресс это крайне неполиткорректное высказывание о Миротворческом корпусе, — сказал начальник.