Светлый, чуть стыдливый лик; цветы, лампадки, крошечные пляшущие огоньки.
Огоньки растут, пламя сметает цветы, слизывает краску, ревет, пожирая дерево...
Он распахнул глаза; отдышался от запаха горелого. Ирена посмотрела на него испуганно, складки у губ стали четче.
Он мотнул головой — ничего, мол. Переглотнул, собирая слова.
— Дженькуе. Спасибо, что подобрали...
Вдруг вспомнилось — мгновенным ледяным ознобом пробило, он подскочил.
— А где...
Девушка кивком показала — там. Он скосил глаза, увидел, как поблескивает на полу у кушетки знакомый — родной уже — ствол. Выдохнул. Ирена покачала головой, встала и вышла. Стась слушал: легкие шаги, потом опять тихо. Где-то загремел мужской голос, приказывая закрыть наконец ставни.
Скоро и обладатель голоса появился в гостиной. За спиной проскрипел паркет, сверху пролилось еще немного света. Человек, одетый в длинный и темный бархатный халат, склонился над Стасем; наверное, уже совсем старый, черты резкие, заостренные, будто лицо вырезали из дерева, и морщины — глубокие борозды.
— И от кого же вы так бежали? — спросил он. — Что, Дикая Охота за вами гналась?
Стась едва не рассмеялся. Потом вспомнил лай собак из тумана. Кивнул.
— Дьявол, однако, следует за прогрессом. Теперь Охота у нас стреляет настоящими пулями...
Стась устало прикрыл глаза. В то, что они могут его выдать, он не верил. Если б еще самому не идти никуда... полулежать вот так, на кушетке, завернувшись в мягкий полумрак, как в одеяло. Не бежать, не думать. Не помнить. Кушетку закачало; она отплывала от берега, где остался камин и светил издалека, как маяк. Но вернулась Ирена — пришлось снова открыть глаза, и теперь уж он, почти не стесняясь, таращился на девушку. Узкие плечи, худые руки, и в походке — что-то мальчишеское. Она склонилась к старику и что-то проговорила вполголоса — Стась не расслышал. Не жена ведь она ему, в самом деле...
Хозяин встал с кресла; блеснул в тусклом свете вытертый бархат:
— Вам открыли одну из комнат наверху. Там должно быть удобнее, чем здесь. Мой человек поможет вам подняться.
— Я, — он закашлялся, — спасибо. Спасибо вам.
Тот глянул хмуро:
— Что? Навоевались? Настрелялись уже себе в удовольствие?
По прямой спине старика, по расправленным до неестественности плечам видно было, что и он успел в молодости настреляться.
Стась облизнул губы. Говорить стало трудно.
— Другие навоевались. А я вот... жив еще.
— И сколько вас еще таких по моим землям бегает?
Бегало...
Стась сглотнул, прогоняя из горла комок.
— Я один.
Бежали, пока им дорогу не перегородили. Сперва думали, отстреляются; потом стрелять стало не из чего. Наталка вдруг схватилась за живот и села на землю, растерянно так. А Василю пулей выбило глаз; так и смотрел из кустов, пол-лица в крови, а застывший целый глаз таращится...