Наталку Стась нес по лесу, стараясь, чтоб тяжесть приходилась на здоровое плечо. Недолго пришлось нести. А командир еще жаловался, что их мало. Накаркал...
— Что ж вы, — сказал хозяин с досадой, — пока вас не упокоят, сами не успокоитесь? Как лихорадка всех охватила, ей-богу.
— А как же, — беспомощно сказал Стась. — А что же...
Было что-то очень неправильное в этом доме, в том, как ловко они отгородились от войны. И манеры их... «Настоящие баре, — с неприязнью сказала Наталка за его плечом. — Пережитки прошлого».
Не хотел он об этом думать. Слишком устал.
В комнате — холодная затхлость, пахло пылью и старой слежавшейся тканью. Но Стась так устал, что видел только кровать; навалил на себя одеяла и шкуры и упал в сон, как в яму. Ему снилась Охота, скелеты в рваной немецкой форме, кричащие вслед на лающем языке. Потом снилась Ирена, и так хорошо, что Стась удивился, зачем проснулся. Спокойствие вокруг было прежнее, нерушимое, такое, что казалось неестественным. В конце концов он сполз с кровати, с трудом открыл один ставень. Нужно было собираться, что-то решать, уходить. Не хватало еще навлечь беду на девчонку со стариком. А Стась стоял, как зачарованный, и глядел в окно. Ни луны, ни звезд. Под окнами с трудом угадывался сад, дальше — неясный силуэт старинных ворот. И за воротами — то ли бесконечная пустошь, то ли опустившееся под грузом темноты небо, придавившее землю раз и навсегда. Да и будь светлее, Стась вряд ли узнал бы здешние места. Наверное, откуда ни взгляни сейчас на Беларусь, она будет такой же: застывшей в непроглядной ночи, покрытой траурным черным небом.
В комнату сунулся кто-то незнакомый, немолодой и чуть сгорбленный.
— А, так пан не спит. Хозяева теперь ужинать будут. Пан спустится или мне сюда принести?
— Что ж вы, посреди ночи ужинаете?
— Так не поздно. Вы, пан, считайте, два часа всего проспали...
Человек принес и одежду. Чуть пожелтевший батист, темный бархат. Стась попытался пошевелить рукой, вздохнул и попросил помочь ему одеться.
В столовой, где ждали его Ирена с хозяином, было пусто и гулко; низко свисала с потолка старинная люстра, точно такая, как в бабкином доме. Но о бабке Стась тут же забыл: он смотрел на то, что было на столе, — а старик смотрел на него. Стась сказал неловко, смутившись этого жалеющего взгляда:
— Простите. Из-за ранения я совсем приличия потерял. Разрешите представиться. Меня зовут Станислав Немиро, я... студент художественного училища.
Вышло даже изящно — вот бабка была бы довольна, почему-то подумалось Стасю.
— На ваши художества мы тут насмотрелись, — желчно сказал хозяин. — Меня зовут Ян Дашкевич, а это моя невестка, Ирена... да вы уже, кажется, знаете. Пусть вас не удивляет такое странное сожительство. Мой сын, видите ли, решил, что в борьбе за нашу и вашу свободу без него уж никак не обойтись. А мы вот теперь сидим здесь и ждем, пока пан революционер соизволит вернуться. Ирене скучно, разумеется. Но я полагаю, что тут сейчас спокойнее, чем в Варшаве... — Последнее было явно сказано не для Стася.