— Да, — подтвердил он, — в Варшаве сейчас нехорошо.
— Что же вы? Садитесь к столу, прошу...
Дашкевич произнес короткую молитву — и опять нахлынуло ощущение неправильности. Невероятности. Но губы у Стася, от Господа совсем отвыкшего, будто против его воли стали повторять за стариком. Потом начали есть. Стась заставлял себя — усилием воли, в которое и сам бы не поверил, — не хватать руками горячую картошку, не рвать оголтело зубами хлеб, не набрасываться зверем на жареное мясо в тарелке. Не у Ирены на глазах.
— Надеюсь, вы простите меня за скромное угощение, — проговорил Дашкевич. — В последнее время мы готовим лишь то, что самим же удается настрелять. Однако, кажется, земля эта в последнее время пользуется такой дурной репутацией, что и дичь ее бежит...
Ирена вдруг выпалила:
— А чи пан, пшес пшепадку, зна Михала Дашкевича?
— Да откуда же пану Немиро знать, Иренка, — покачал головой старик. — Михась поехал в Белосток, а наш гость идет...
— Из Витебска, — сказал Стась и вспомнил бесконечный путь по хмурым лесам. Не надо было им идти, затаились бы и сидели в штабе.
— Эка вас занесло, — без выражения сказал Дашкевич.
Ирена опустила голову; светлые пряди упали на лицо. Было в ее облике что-то настолько прекрасное и настолько горестное — даже смотреть больно.
— Я не знаю, окажется ли мое прибежище для вас надежным, — говорил Дашкевич, промокнув губы салфеткой. — Ваши... охотники ночью бродить не станут, но могут вернуться днем. А у меня уже не столько сил, чтобы самому показать им, где границы моих земель.
— Я пойду, — сказал Стась, хотя сейчас ему казалось немыслимым — покинуть эту столовую, этот дом, оторвать взгляд от Ирены. — Сейчас, только...
— Не торопитесь. До утра здесь никого не будет. Я смогу дать вам коня и немного провианта. Однако мне было бы трудно снабжать отряд...
— Нету отряда, — глухо сказал Стась.
Дашкевич только кивнул.
— Я бы посоветовал вам выбираться за границу. Многие уехали во Францию, это гостеприимная земля... а другие — в Италию.
«Не побегу», — подумал Стась, чувствуя, как в груди упрямыми толчками пульсирует злость — а может, это просто отдавалась боль в плече. Он слышал: кое-кто и вправду оказывался во Франции, удрав с работ. Но ему-то — куда?
Когда они выходили из столовой, Стась понял, почему ему все чудилось что-то одеревенелое в походке старика. Это ожидание — застывшее, закостеневшее, вечное.
Ирена извинилась и ушла к себе. Стасю тоже следовало бы пойти на боковую — когда еще в следующий раз доведется отдохнуть. Но сон, как назло, не шел, будто тех двух часов хватило, чтоб отоспаться за всю войну.