Дашкевич поманил его обратно в гостиную:
— Давайте-ка, пан Немиро, выпьем по маленькой.
Ликер, разлитый в серебряные стопки, был передержанным, переслаженным и на вкус — будто запыленным. Но Стасю он быстро ударил в голову. Боль в плече ослабла, уплыла. Старик пил молча, уставившись в темноту там, куда не доходил свечной свет. Кажется, о госте он забыл. И Стась молчал, слушал тиканье часов, смотрел мутным взглядом на выступающую из углов мебель — как обломки кораблекрушения под толщей воды.
Они просидели так, кажется, вечность.
Потом старик встал, раскурил трубку, рассеяв вокруг себя резкий терпкий запах табака. Стась тоже поднялся, неловко покрутился по комнате. Взял зачем-то со стола брошенную газету.
— Оставьте, — не оборачиваясь, сказал Дашкевич. — Это старая газета. Нам давно уж не доставляли почты.
— Старая, — повторил Стась. Конечно.
Он понял наконец, что неправильного в этой тишине. Дом молчал. Не было обычных вздохов рассохшегося дерева и разговоров, что ведут меж собой скрипучие половицы и древние платяные шкафы.
— Вы уже решили, куда поедете дальше? Тут недалеко — старая дорога на Пинск, — сказал старик, глядя в огонь. — Ее мало кто знает, но уж если выйдете на нее — с пути не собьетесь...
Часы на камине по-прежнему громко тикали, но, приглядевшись, Стась увидел, что стрелки не движутся.
— Но, честно говоря, мне кажется неправильным выставлять вас из дому. Останьтесь, мы что-нибудь придумаем...
— Газета старая, — сказал Стась. — У вас ведь... какой год сейчас?
— Тридцать первый, — ответил Дашкевич. — Ноябрь месяц пошел. А у вас?
Стась сглотнул.
— Сорок третий.
Дашкевич покачал головой:
— Лучше, я посмотрю, не стало.
— Нет, — сказал Стас, — не стало.
«А я ел с ними. Пил с ними».
И тут же усовестился: за столом небось страшно не было, ел за четверых...
А сам-то ты — живой?
Хозяин обернулся наконец. Из глазниц глянуло черное, бездонное.
— А вы мертвых боитесь? Не бойтесь, пан Немиро. Мертвые уходят в землю, а своя земля не умирает. И не предает.
Тикавшие на камине часы разразились оглушительным, чуть ли не церковным звоном.
— А она как же? — глупо спросил Стась.
— А она... — Старик глубоко затянулся, трубка пыхнула. — Не вас она ждет.
Он наконец повернулся к Стасю; лицо его смягчилось. Положил руку на плечо — ничего в ней не было от скелета, обычная, теплая рука. Даже сердце сжалось — вот если б отец был жив...
— Как я говорил, вы можете остаться. Станьте моим гостем.
Стась понял его, но отказаться было трудно.
«Я наверняка уже мертв — от заражения крови. Или какой-нибудь фриц пристрелил меня по дороге».