— Отче наш... — шептали из-под косынок. О’Мэлли чуть на них не прикрикнул: что, дуры, не понимаете, Он вас не слышит?
Ирландия — это остров. Остров, отгороженный пустотой.
Он не помнил, когда это началось. Скорей всего, всегда так и было: пустые неродящие поля, тощие пустогрудые женщины; и мысли — только о еде, и молитвы — о еде. И усталость, впитавшаяся в траву, в колосья, в небо. Бледное ослабшее солнце поднималось всякий раз все с большим трудом. Но ему О’Мэлли не лекарь.
Он решил, что возвращаться будет в обход — были рядом еще две деревни. Не деревни даже, несколько домишек, раскиданных среди полей.
Он снял шляпу, ветер устало шевелил его волосы. Сперва он услышал песню, а потом увидел ребенка. Песня тянулась по воздуху тоскливыми нотами.
— Tha mi sgith ’s mi leam fhin,
Buain na rainich, buain na rainich.
Девочка шла навстречу О’Мэлли по дорожке, вдоль которой поднимались ломкие скелеты трав. Она ставила ноги, чуть выворачивая ступни. Подойдя уже совсем близко, девочка остановилась и посмотрела на О’Мэлли немигающим взглядом.
— Не ходи туда, — сказал ребенку О’Мэлли. — Там... плохо там. Поворачивай домой.
Девочка молчала. Круглолицая, с детскими пухлыми коленками. Дети, знакомые О’Мэлли, выглядели костями, торчащими из лохмотьев. Она сказала что-то на языке, который внутри отдался болезненным неузнаванием. А ведь это его язык; бабка говорила на нем, а О’Мэлли, дурак, учить не стал.
Выпростав откуда-то из карманов фартука яблоко, девочка протянула его О’Мэлли. Яблоко было чуть приплюснутое, красное с желтым, пахнущее медом и сытой осенью.
Ребенок глядел нетерпеливо: бери же!
Только теперь О’Мэлли заметил, что глаза у нее разные. Один зеленый, другой карий.
Яблоко его испугало. Тем, что он так отчетливо помнил вкус. И тем, что его мало. Через несколько минут от яблока ничего не останется, и можно будет снова в него не верить. Это грех; О’Мэлли знал, что не так уж голоден.
— А ты? — спросил он из последних сил.
Ребенок презрительно дернул плечиком.
— Приходи к нам, — на сей раз он понял, что она говорит. — Мы тебе еще дадим. Там много...
«Не бери у них ничего, — говорила покойная бабка. — Сманят — глазом моргнуть не успеешь».
Он уселся прямо в колкую старую траву. Когда-то он хотел уехать. Кажется, сначала он собирался в Лондон. Потом в Америку. Америка казалась ближе. О’Мэлли вгрызся в яблоко и подумал, что, может быть, он не дойдет до дома, а заночует по пути. Но мысли эти были далекие и не его, а настоящее — вот, это яблоко, которое он хотел одновременно вдыхать и есть.