В конце концов Ланглуа из Ватикана выставили.
Но он не верил. До самого всемирного референдума. До того, как объявили результаты и как с красных телефонов начали звонить прямо в лабораторию.
— Да что же это, Господи! — Он стоял посреди бюро с газетой в руке и орал, не выдержав: — Что же они, ни черта не понимают?!
— До вас шо, только сейчас дошло? — удивился Циммерман. — Шо ж вы не спросили раньше у старого еврея? Если б вы меня спросили, я б вам сказал: ничего они никогда не понимали.
***
В день, когда мир собирались менять, Ланглуа пришел в Лабораторию на рассвете. Через черный ход — у парадного караулила ранняя толпа. С пластиковой бомбой на поясе. Пятилетний мальчишка в Ираке сделал бы лучше. Но на машину хватит. Компьютер от взламывания защищен был сотней паролей. Даже от разработчиков защищен. Но — как в том старом анекдоте — бесконечно надежной техники не существует. Доказано тротилом.
Охранники-янки не хотели его впускать, и он разворачивал перед ними длинное оправдание, молясь, чтобы Бог их пожалел, потому что он бы уже не остановился. Бог пожалел. В электронного консьержа он вставил Танечкину карточку.
— Добро пожаловать, профессор Соколова, — сказал автомат.
— Спасибо, — пропищал Ланглуа. С самого начала все это было комедией. И доктор гуманитарных наук, пробирающийся к собственной машине в поясе шахида, — тоже комедия.
***
— Жеанна?
— Да, мессир. — Маленькие исцарапанные пальцы обрывают маргаритку: любит — чуть-чуть — сильно — без памяти... Бесполезное занятие. Ее сожгут раньше, чем кто-нибудь успеет полюбить.
Он выложил ей все, о чем они собирались рассказать.
— Господь не всегда посвящает нас в Свои планы. В этот раз мы не знаем, чего Он на самом деле хочет. Ты помнишь, что Он тебе говорил?
Пальцы нервно стискивают стебелек:
— Да, мессир.
— Ты понимаешь — если спасешь Францию, погибнет много людей, будут другие войны...
Она кивает.
— Мы не можем думать за Него. Ты одна должна решать. Он к тебе обратился.
Она снова кивает.
— Прислушайся к себе... К Его голосу. И когда решишь по-настоящему — не слушай больше никого. Даже если голоса назовутся ангелами. Потому что — слушай меня внимательно, девочка, — потому, что все они будут от лукавого.
— Я уже решила, — говорит она еле слышно. — Простите, мессир, но мне кажется, что я знаю...
— И что же ты знаешь?
— Бог любит Францию. — Жеанна поворачивается к нему, из глаз льется свет, затапливая все вокруг, смывая любые сомнения. «Они еще не знали, объявлять ли ее святой, — думает Ланглуа, — чего же тут не знать? Такой светящийся взгляд она обратила на короля — и он дал ей армию. Так она смотрела на солдат — и солдаты шли за ней».