— Это мечта, — выдохнула Татьяна.
Вот тогда Ланглуа застыл. Он-то знал — это уже не просто мечта.
Может, все и спустилось бы на тормозах, если бы не Браун. Он был директором Лаборатории и американцем, за плечами — почти столетие комиксов, в которых его соотечественники наводили порядок в прошлом, настоящем и будущем.
— Господа, — провозгласил он, — мы переживаем исторический момент!
«Путь О’Кейси» долго проверяли — на машинах в Токио, Гарварде и Тель-Авиве. Пересчитывали. И получали один и тот же результат, с допущениями. Если бы тем майским утром Жанна не повела свои войска на Орлеан, мир жил бы спокойно. Нашли схватку между Германией и Англией в девятнадцатом веке за одну из северных провинций, но количеству жертв далеко было до любой из мировых.
Если перед человеком открыть дверь, он в нее войдет. Что бы за ней ни было. Это рефлекс. Ланглуа не удивился, когда сверху серьезно сказали — продолжайте. Дан наконец шанс исправить прошлое, чего еще просить. Вот Циммерман его поразил — хлопнул на стол пропуск, мол, дальше — без меня.
— Стены Плача не будет, — увещевал Браун. — Даже с Палестиной вам страну делить не придется — поглядите на карту!
— Всю жизнь миру мешал один народ, — сказал Израиль. — Шо люди думали? Думали, убрать этот народ, и все станет замечательно. Теперь им одна страна мешает.
Он все же остался.
Официально Лаборатория считалась секретной. Неофициально — после мало-мальски значительного шажка Соколова набирала код России, а Брауну и набирать нужды не было. О проекте прознал мир. И зашевелился.
***
Это не могло зайти так далеко. Ланглуа не верил. Даже когда на чрезвычайный совет собирались все лидеры планеты и когда разом отощавший и поседевший президент Республики обращался к народу с тем, что он, мол, не имеет права противиться... Что если народ желает лучшего мира, то он его заслуживает.
По телевизору шла реклама. Молодежь всех цветов и размеров, и одна фраза на всех языках: «Я хочу лучший мир!» Потом другая: показывали братские могилы под Верденом, печи Освенцима, Хиросиму, горящие башни-близнецы. «Я хочу, чтобы этого не было», — повторял голос за экраном. И конец ролика — статуя Жанны на коне, перечеркнутая крест-накрест.
— С каким же энтузиазмом можно пропагандировать конец света! — качал головой Ланглуа.
Рядом вздыхал Циммерман:
— Это ж как же люди устали от этого мира...
Но он все равно не верил, до того как их позвали в Ватикан. Он думал — папа этого не допустит.
— Вы же не хотите сказать, ваше святейшество, что она не слышала голосов? — Он едва не кричал. — Официально — ей было явление! Что же вы, Его волю станете оспаривать?