Старомодный звонок задребезжал на всю деревню, заставив Легуэна вздрогнуть и прикрыть уши.
***
Кюре был высохшим и хрупким, с прочной верой в глазах. Легуэн не знал человека, которому больше подошло бы выражение «божий одуванчик». У кюре слетела цепь на велосипеде. Старый был велосипед; тот же самый, наверное, на котором во время войны священник ездил «соборовать покойников».
— Вот вы, молодой человек, — строго сказал он, когда Легуэн справился с цепью. — Вы здесь уже третью неделю, а на мессе я вас так ни разу и не видел.
— На... мессе? А. Я это, — попытался оправдаться Легуэн. — Того...
— Куда девалась вера? — вздохнул отец Гийом. Он повел пострадавший велосипед вдоль узенького тротуара. Легуэн пошел рядом. Они миновали ресторанчик домашней кухни, откуда тянуло блинами с каштановым сиропом.
— Господин кюре, а правду рассказывают про ваше боевое прошлое?
Отец Гийом нахмурился.
— Я не очень-то люблю о нем вспоминать, молодой человек.
— Но ведь вы, получается, герой, — сказал стажер.
— Герой! — Старичок поглядел на Легуэна с раздражением. — Думаете, наш Господь этого от меня хотел? Бог — это мир. Вряд ли он ждал от одного из своих слуг, чтобы тот бегал по лесам со сворой молодых бандитов. Кто, кстати, рассказал вам об этом? Жан Матье, я думаю?
Стажер пожал плечами.
— Он хороший человек, — сказал кюре, — и прекрасный учитель. Но он не понимает — есть прошлое, которое лучше не раскапывать. Он не чувствует себя у нас своим, вот в чем дело. Я себя спрашиваю, что его к нам привело из Парижа.
«Уж не в мой ли огород камешек», — подумал Легуэн. Сказал:
— Кроме вас, было некому.
— В том-то и дело, — покачал головой кюре. — Мы сражались в одиночку. И, самое отвратительное, — старческое лицо сморщилось, — сражались против своих же. Это страшно, молодой человек, — видеть, как твой сосед или знакомый надевает их форму и отправляется зверствовать.
— Я слышал про ребят из ФЛБ, которые сотрудничали с бошами, — кивнул стажер. — А что, и здесь такие были?
— Были, — хмуро ответил кюре. — Взять хотя бы Брюно. Или Жоэля Бризу...
— Бризу? — уцепился Легуэн. — Отец того, которого… который повесился? Сын-то, я слышал, тоже был националистом?
Кюре остановился. Велосипед звякнул.
— Сын мой, — сказал старичок, пристально глядя на Легуэна. — Я понимаю, что любопытство у вас профессиональное. Но зачем вам это?
— Простите за нескромность, отец мой. Те четыре немца в лесу — вы о них что-нибудь знаете?
— Я слышал, что те немцы пропали, но меня там в то время не было, и я понятия не имею, что с ними стало. Господь с вами!