Пропадать они начали не сразу. Взрослые грешили на привычное: на отлученного от ребенка отца, на педофилов, похитителей детей.
И матери кричали с балконов пронзительно и безнадежно, как чайки над погибшим кораблем.
Постепенно становилось ясно: детей не похищают. Они не сбегают. Они просто прячутся.
И никто не может их найти.
Прятки захватывали все больше территории; количество детей на земле сократилось втрое, пока родители стояли, разинув рты. Тогда спохватились. Стали запирать дома. Не отпускать. Взрослые не стеснялись выпотрошить душу сына или дочери, извлечь самый жуткий страх и этим страхом упрочить запрет.
Подите запретите ребенку играть.
Вот когда поняли — не запретят, когда увидели, что дети стали играть с еще большей увлеченностью, со слезами, с отчаянием, подкрепленным извечной ненавистью к родителям, что прятки превратились в священный ритуал, — вот тогда уже власти стали принимать меры. Детей отбирали у матерей. Отвозили во «временные убежища», где за ними, не смыкая глаз, следили надзиратели. Ходили слухи, что детей там пичкали снотворным — пока спят, не играют.
Но Мэри была начеку. Ночью схватила Тима, на заднем сиденье, под одеялами, отвезла за город. Теперь они жили вдвоем, в доме, который лес так хорошо скрывал от чужих глаз: не знаешь — не найдешь. Дом со стегаными покрывалами, с запахом древней полировки и старости был когда-то маминым. Мэри думала — одному мальчику играть будет не с кем. Тим не спрячется от нее, как его сестра.
Сью Энн, когда началась эпидемия, исполнилось четырнадцать, и в детские игры ей играть не пристало. Сью Энн, ее доченька, невозможный ребенок. Они банально и вечно не терпели друг друга, просто потому что были — мать и дочь, запертые в одной семье. Сью Энн, казалось, подмечала каждую ошибку Мэри и складывала в копилку предлогов, необходимых, чтоб оправданно злиться на мать. И Тим, и развод — все шло в эту копилку.
Но Мэри не думала, что девочка станет играть в прятки.
Пока не услышала, как в протяжную, уже обретшую роковые нотки считалку вплетается голос Сью Энн. Выбежала — сердце будто вперед выскочило из груди, кубарем скатилось по ступенькам крыльца — но не успела. Сью Энн спряталась.
Кто-то из взрослых, чтобы отвратить ребятишек от игры, придумал кое-что поумнее: заронил в воображение детей несколько зернышек страха, которые тотчас разрослись в огромную и жуткую, с острыми когтями, тень на стене — Прятошника. Он приходил за играющими детьми и забирал их; и чем лучше прятался ребенок, тем вернее находил его Прятошник. Находил и съедал или делал что похуже — зависело от рассказчика. Но дети — те еще революционеры; скоро они переписали историю: будто Прятошник добрый, будто он приходит, чтобы освободить их от власти тиранов, неизвестно кем посаженных на домашний трон. Чтобы увести их от ругающихся, разводящихся, совершенствующихся, сублимирующих родителей.