Айгуль, заливаясь слезами, поведала о своих злоключениях.
— Что скажешь ты, колода дубовая? — обратился Вертухин к своему недавнему другу.
— Б…дь! — сказал Хвостаков.
— Кто б…дь?! — грозно возвысил голос Вертухин.
— Я! — быстро сказал Хвостаков.
— Как же теперь быть?! — воскликнул Вертухин так горестно, что глаз чубарого видимый отсюда, с дороги, наполнился крупной, как волчья ягода, слезою.
— Сей же момент! — сказал Хвостаков. — На хрен!
Усы у него и на солнце отсвечивали луною. Страшно было подумать, какое сверкание производят они бездонной зимней ночью.
— В двух верстах за нами едет стража, — сказал в раструб сын Чертячьев, аглицкое чудовище.
Хвостаков полетел к кибитке, ногтями, как граблями, расчищая дорогу к ней.
— Здоровье оно здоровье! Нездоровому и жизнь супружеская не в ум!
— Друг мой бесценный, тебе нельзя волноваться! — вдруг закричал он так, что турчанка вздрогнула, зашаталась и едва не упала. — У тебя перестанет расти грудь. Куда я буду преклонять свою голову?!
— Судьбу не переменишь, — сказала Айгуль Вертухину.
— Да ведь он тебя щупать будет! — вскрикнул Вертухин. — Ты, знать, сама этого хочешь!
— Я не дамся, — пообещала она.
— Нет, ты сама этого хочешь! — воскликнул Вертухин. — Едем со мною!
— Я не могу, Дементий. Не моя воля, а дяди Мехмет-Эмина.
— Записывай день, час и минуту, когда этот экспонат кунсткамеры будет тебя щупать! — обуянный ревностью, сказал Вертухин.
Сердце его наполнилось таким терзанием, а ум такими вымыслами об отмщении, что и ногам стало горячо на крепком северном морозе.
Из-за поворота показалась стража числом двух на добрых конях. Вертухин схватил Айгуль за руки, нагретые в тулупе до болезненного жару.
Всадники приближались. У влюбленных не было сил разжать сплетенные в последних объятиях пальцы.
Передний из стражников выхватил из-за пояса драгунскую саблю и что-то кричал звериным голосом.
Еще минута и не видать больше Вертухину белого света!
Кузьма бросился к чубарому и вывел его на дорогу.
— Барин, — крикнул он, — надо топтать их, как куриц! Или из нас двоих сделают саблями четверых!
Айгуль медленно поплыла к кибитке, Вертухин же кинулся к обозу, на каждом шагу оглядываясь. Душа его, разорванная на куски, тащилась за ним из последних сил.
— Поздно, барин! — сказал Кузьма, прячась за Вертухиным и раскуривая трубку. — Не разгонимся. Жару не хватит.
— Да ты с ума съехал? — закричал на него Вертухин. — Курить трубку под саблею!
Но Кузьма уже дергал кверху воротник тулупа, превращая его в раструб Прокопа Полушкина.
И только стражникова лошадь приблизилась к обозу, как он выступил на дорогу в узкий проход между санями и обочиной да еще сделал больше того — в раструб клубы табачного дыма пустил и руки грозно, как повелитель, раскинул. Перед сим дьяволом русских лесов сабля стражника опустилась сама собой, а лошадь встала, как завороженная. В сей момент Кузьма, собрав в кулак все свое желание остаться нерасполовиненным, ударил насмерть перепуганную лошадь по ее добрейшему лицу. Лошадь взвилась на дыбы и, увлекая всадника, рухнула в снег за обочину. Сабля же, радостно звеня и поблескивая, будто смеясь, поскакала по дороге.