— Да зачем он его послал?!
— Про то Лазаревич знает, а я нет.
Кузьма впал в задумчивость, и дух его, казалось, изъявлял смущение.
— Тебя, барин, особливо надо беречь от турков, — сказал он наконец.
— Да почему от турков? — с недовольством и обидою спросил Вертухин.
— Во всей Оттоманской империи нет такого проницательного дарования, — сказал Кузьма убежденно. — Турки, небось, знают прямую цену твою. Выкрадут.
— Я не могу быть выкраденным, — отвечал на это Вертухин. — Мое сердце теперь в крепости Березово пребывать будет. Исторгнуть же его оттуда никому не в силах.
Он опять впал в великое волнение и грусть. И как ни крутил его Кузьма насчет сокровенного поручика Минеева, как ни увещевал придумать уловки против новой, теперь уже наверняка смертельной оглобли, он оставался глух и нем.
— Ежели ты, барин, нынче прав, — уговаривал он его, — и тебя торкнул оглоблею Минеев, а не Варвара Веселая, он тебя все одно достанет. Не лучше ли свернуть в Екатеринбурх и в Гробовскую не ездить?
— Я дворянин, — отвечал Вертухин надменно. — И слово дал!
— Да вить ты разбойнику слово дал!
— Да хоть пню березовому.
Возразить на сии резоны было решительно нечего, и Кузьма умолк.
— Пока я не решу судьбу своей суженой, говорить со мной ни о чем другом нельзя будет, — добавил Вертухин, произведя и в грубой душе Кузьмы волнение меланхолии и уныния.
Солнце уже катилось с небес, ели, качаясь на ветру, ловили его своими грязными лапами. Пикала в лесу какая-то птица, должно быть, потерявшая от морозов голос. Дятел на всю округу дубасил дерево невесть за какую провинность.
Приближаясь к Московскому тракту, догнали проезжего человека. Он стоял, опершись о придорожную березу, и видно было, что его тошнит да он ничего из себя исторгнуть не может. Рядом возвышалась трехколесная пролетка с сиденьем и упорами для ног на оси переднего, большого колеса. Кузова и оглоблей у пролетки не было.
— Какое бедствие постигло тебя, мил человек? — спросил Кузьма, выходя из саней. — Как тебя зовут?
— Артамонов, сын Петров.
— Как получилось, что ты ничего из себя исторгнуть не можешь? Отчего блевать тебя тянет?
— От холода, — сказал проезжий и выпрямился. — Посему исторгнуть ничего не могу.
Был он крепкорук, краснокож и зело задумчив. Все выдавало в нем умельца, мастерового, кои в здешних местах рожались напрямую от станков и паровых молотов. Они и сами, не зная устали, производили одну машину за другой.
— Сын у меня в бедствии, — сказал Артамонов. — Ничего не ест: ни хлеб, ни картошку, ни заморские яства.
— Почему?!
— Нету!
Артамонов умолчал, что намедни выменял последнюю курицу на заморское масло, но машинное, кое сын действительно не употреблял.