– А петлицы?! А золотые пуговицы изнутри! Неужели вас не удивляло, зачем они?
– Представьте себе, не удивляло! Какое мне дело?
– Ну, допустим, – Богоушек продолжал исследовать карманы пиджака. На столе перед ним появился баллончик Родиона Щетинина и деньги, полученные Христофором за коньяк, но следователя интересовало нечто совсем иное.
– Ага! – воскликнул он, наконец, держа на ладони маленький прямоугольный штемпелек. – Теперь, Христо, тебе не отвертеться! Слишком узнаваемый почерк. Два месяца ты безнаказанно обворовывал грузовые межмирники, и капитаны помалкивали, чтобы не загреметь в карантин из-за незаконного оставления порта.
Что ж, задумано неплохо. Тебе не повезло лишь в одном. Не будучи на самом деле таможенным чиновником, ты не мог иметь и личного штемпеля. А потому в паспортах всех обворованных тобой судов вместо таможенной отметки стоит вот это...
Следователь подышал на штемпелек и оттиснул на листе бумаги аккуратную надпись в прямоугольной рамочке: «Уплочено ВЛКСМ»...
Христофор Гонзо не любил сидеть в тюрьме. Он считал это занятие пустой тратой времени и ужасно стыдился арестов. Несмотря на кое-какой уголовный авторитет, наработанный с годами, он почти не водил знакомств в воровском мире, работал всегда в одиночку и дело свое полагал тонким, индивидуальным видом искусства, вроде живописи.
Христофор вообще был одинок во времени и пространстве в свои тридцать лет, тем не менее, вынужденная изоляция раздражала его, а грубые тюремные нравы казались оскорбительными.
На третий день после ареста он лежал на койке в камере предварительного заключения, мрачно глядел в потолок и курил сигару, выигранную в карты у соседа-шулера.
"Суп! – думал Гонзо, с содроганием вспоминая сегодняшний обед. – У них еще хватает наглости называть супом эту бурду! А повара? Ворьё и бездари, не видавшие ничего, кроме походных котлов в легионах, да брикетов псевдобелка! И о чем только думает тюремное начальство? Не можете завести приличную кухню, так нечего хватать интеллигентных людей! "
Христофор сердито отвернулся к стене и закрыл глаза, чтобы не видеть ничего вокруг. Ему припомнились отведанные в разное время в «Альгамбре» или у «Максима» супы, бульоны, борщи, кальи, солянки, рассольники, чорбы, харчо, чихиртма, пити, претаньеры и прочие шедевры гастрономического искусства всего ближнего Параллелья.
Он уже начинал дремать под сладкие воспоминания, как вдруг загремел замок, дверь камеры приоткрылась, и заглянувший внутрь усач в галифе с лампасами зычно выкликнул подследственного Гонзо. Христофора отвели к дежурному и дали подписать бумагу, в которой ему запрещалось сообщать какие бы то ни было сведения о соседях по камере, передавать или принимать письма, предметы и так далее, и тому подобное...