— Ты очень изменился, — в два ночи сказала она мне, откинувшись на подушки и глядя в потолок. — Я имею в виду — в постели. По-другому как-то… любишь. Иначе.
«Ну, все, — подумал я в ужасе, — все! Я разоблачен, я погиб! Сейчас скажет: никакой ты не Рустам, жалкий обманщик! Тебе до моего Рустама как до Луны!»
— Но странно, однако… — продолжала она. — В мелких деталях, ты все тот же. Как целуешься, как… трогаешь меня… Этого не подделаешь. Так что ты по-прежнему — ты. Но что-то с тобой случилось за три года… Впрочем, чему удивляться! Тебе такое пришлось пережить! Слава богу, вообще мужской силы не лишился.
Я облегченно вздохнул. Сказал:
— Да, ты права. Я уже не тот, что был. Грустно, но факт.
— Да нет, что ты! — Она повернулась ко мне, и даже в полной темноте ее глаза наполнили пространство вокруг волшебным сиянием. — Ты не думай! Это все равно прекрасно! Менее… брутально, более нежно… Темп не тот, что был, ну и что? Не вечно же такое вытворять… В этом для меня и есть главный кайф — в твоей нежности. Я в ней купаюсь, плыву… Я в ней растворяюсь… Мне с тобой и таким хорошо. Ничуть не хуже, чем тогда, в лесу… Даже знаешь что? Может, и лучше! Спокойней… умиротворенней. А мне теперь покоя хочется. Я ведь и сама тоже изменилась… Скажи, изменилась ведь?
— Да, — сказал я, — изменилась…
— Я повзрослела, да? И похудела… И… волосы другого цвета… Скажи, тебя это не смущает? Ты ведь меня другую… полюбил…
— Нет, конечно, нет! Ты такая прекрасная, юная, но зрелая женщина, не девчонка какая-нибудь взбалмошная. Бутон, раскрывшийся во всем великолепии, — нес я благостную чушь, и она жмурилась, как кошка на солнце.
А я думал напряженно: что там Рустам этот выделывал, откуда мне знать?
Удивительно, что я чем-то его напоминаю.
Какое-то неприятное, тоскливо-холодное ощущение сжало горло. Ревность, догадался я. Ни разу до сих пор мной не испытанное чувство. Вот оно какое, оказывается. Противнейшая штука, доложу я вам. Гадость.
Да еще к кому я ревную — к призраку!
И вдруг она сказала:
— А выпороть меня не хочешь?
— Выпороть?
Не сдержался, черт возьми, выказал изумление. Потому что всего ожидал, но только не этого…
Какая странная, какая чудовищная мысль — причинить боль этому любимому существу, этому дивному, волшебному телу! Да ни за что! Наоборот, это я за нее любую боль принять готов!
Причем мне вдруг пришло в голову, что кого-нибудь другого, да ту же Ниночку Соколову, я бы пожалуй, и не возражал… Ну, в качестве игры такой, можно было бы и выдрать по попке. Ну не слишком, не до крови, конечно, но так слегка, пожалуй, отшлепать могло бы быть вполне возбудительно… Но Сашеньку… Шурочку мою милую… самую на всем свете прекрасную… Самую нежную и трогательную… Нет, это невозможно!