Михалыч звучал очень странно. Вообще на себя не похож… Я даже чуть было не спросил, как у него со здоровьем, таким мне его голос показался болезненным. Но потом все-таки удержался. И вот посреди этого непонятного — словно ни о чем — разговора он вдруг спрашивает:
— Так, так… а ты где вообще сейчас, Ганкин?
— Да на Тверской, в переговорном пункте, товарищ генерал.
— Так, так… хорошо… хорошо… значит, пойдешь налево, пересечешь проспект Путина, повернешь направо. Там сквер… знаешь?
— Так точно, товарищ генерал.
— Я буду там ровно через двадцать минут.
С первого взгляда я его даже не узнал. Михалыч в тренировочном! Я такого и представить себе раньше не мог. Весьма нелепо он в нем смотрелся, честно говоря, но я воздержался от комментариев.
— Так, так, Ганкин, — бормотал он, а сам напряженно оглядывался по сторонам. «Неужели он сам не понимает, как смешон?» — думал я. Мне вдруг показалось странным, диким даже, что я когда-то этого немолодого, одышливого толстяка за громовержца держал, чуть ли не боготворил… А теперь вон он, сидит в идиотском наряде на трухлявой деревянной лавке в чахлом сквере, напротив пары грязных алкашей, и в шпионов играет… Я с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Но через пару секунд мне стало не до смеха.
— Так, так, Ганкин… допился, значит…
Я даже вскочил от неожиданности.
— Товарищ генерал!
— А ну садись назад немедленно! Не привлекай внимания… Мы же с тобой двое штафирок, по легенде, сидим, беседуем мирно в местах общественного пользования…
— Несправедливо, товарищ генерал! Да я вообще уже завязал!
— Давно?
— Я? Вот уже… да недели три уже, наверное…
— Очень сомневаюсь… не смеши людей… завязал он… знаю я такие завязывания… Ну, доигрался ты, Ганкин. Мне вчера конвертик доставили — а в нем листочек. А на листочке твоим почерком, Ганкин, написано: «Шурочка Ц.» и телефончик. Я тебе куда сказал эти данные записать? А? В рабочую тетрадь, которая в спецотделе хранится. В крайнем случае, в смысле высокой оперативной надобности, в сейфе на работе можно хранить. А листочек был обнаружен на полу, на курящей лестнице нашего шестого этажа. Это как понимать, Ганкин? А? Я тебя спрашиваю!
Уф-ф!
Я открыл уже было рот, чтобы рассказать ему про полковника, Веру Павловну, веровол и вырванную страницу. Но вовремя остановился. Потому что понял, что мне надо здорово все продумать, прежде чем эти ворота открывать. Через них может такой поток хлынуть… унесет всех без остатка. Ведь Михалыч мне ни за что не поверит. Подумает: белая горячка. И самое страшное, что я и сам не знаю, чему верить, а чему нет. И вправду похоже на горячечный бред… С другой стороны, скрывать это все — тоже может со временем боком выйти. И ведь посоветоваться не с кем!