— Осторожно! Не споткнись о канаты! — предупреждает старик.
В то время, как мы идем вдоль штормовых лееров, я вспоминаю те канаты, которые называют «шпринг» — носовой шпринг и кормовой шпринг. Это такие канаты, направления натяжения которых противоположны носовым швартовым и кормовым швартовым. Они проходят через клюзы на носу и на корме в направлении к середине корабля и ведут к причальным тумбам (кнехтам) на пирсе. Мы проходим мимо крышки реактора, рядом с лопастью запасного винта — кажется, все здесь имеется в двух экземплярах. Из прохода по правому борту мы спускаемся через дверь и оказываемся после ветра и холода в теплой, слегка пахнущей маслом, дымке. Теперь уже не по металлическим плитам, а по поливинилхлоридному полу мы направляемся дальше к корме.
На ходу старик полуоборачивается и неожиданно спрашивает:
— Ты что-нибудь слышал о Симоне?
— Редко.
Длинная пауза.
— На этот раз я хочу точно знать, как ты разыскал Симону.
— Она меня! Так будет правильнее.
Я надеялся, что разговора о Симоне не будет. Но как это сделать?
— Она все еще в Париже?
— Нет, в Америке, — отвечаю я коротко.
Старик останавливается и смотрит на меня. Он ждет, что я буду продолжать. Но я к этому не расположен. Для меня Симона исчезла давным-давно.
Мне надо постараться запомнить этот запутанный путь через корабль: наискосок и в средний проход, направо за угол, мимо нескольких дверей, пока не дойдешь до двери, за которой находится лестница, ведущая вверх на следующую палубу. Если бы впереди не шел старик, я бы проскочил мимо. Эта дверь выглядит так же, как все другие.
Перед лестницей старик останавливается и ждет, когда я подойду к нему, а затем спрашивает:
— Ну и что чувствуют твои кости?
— Я что — жаловался?
— Я только хотел спросить, — говорит старик.
— А твои внутренности? — спрашиваю я.
— В порядке.
Мы оба перенесли операции: и оба чуть не отдали концы. Чуть? На волосок!
— Ты уже не такой гибкий, как принц Филипп, — поддразнивает меня старик.
— Так у него нет других забот, как блюсти свою гибкость.
— Забываешь: а красивая форма, а лошади! Между прочим, старой кают-компании больше нет. Теперь офицеры и ассистенты едят в общей столовой — прямо напротив камбуза.
— И что это означает?
— Демократизацию. Новые времена, — отвечает старик. — Зато еда подается на стол горячей. Кроме того, это позволяет экономить на рабочей силе.
— А экипаж?
— Имеется столовая для унтер-офицеров и матросов — напротив, на правой стороне, ниже, на главной палубе. Салон все еще имеется, но там едят только в исключительных случаях — торжественные обеды в порту. А в бывшем курительном салоне, который разделяла раздвижная дверь, теперь бар. Бар работает каждый вечер.