Теперь мне понятно, почему, услышав слово «антрацит», Молден громко смеялся. То, что нагнетается в наш корабль, является самой отвратительной угольной пылью, которую только можно найти. Самая подлая, самая мерзкая грязь, которую я никогда до этого не видел, грязь, почти такая же легкая, как воздух. Она покрывает все в течение часов, обычной пыли на это потребовались бы годы.
Ночью корабль, после того как кормовой люк был заполнен, был на несколько метров отбуксирован в сторону. В результате надстройка над мостиком еще сильнее придвинулась к грязным каскадам.
— Почему вы все еще здесь? — спрашивает первый помощник в переходе. — Я думал, что вы уже давно пробираетесь сквозь африканские заросли?
— Это было бы неплохо! — говорю я и улыбаюсь: первый помощник и его прекрасные белые рубашки, ежедневно после обеда новая белоснежная рубашка из немнущейся ткани. Первый помощник с его рулонами бумаги во всех проходах.
Когда первый помощник исчез, до меня дошло: на нем была одежда из серого тика — серого тика! Таким я его еще никогда не видел.
— Что это такое? Это же не уголь! — обращается один моряк к другому. А тот поворачивается ко мне:
— Скажите, пожалуйста, — это же грязь, на что же она годится?
Я пожимаю плечами и говорю:
— Вероятно, это должно пойти на производство электрического тока, но точно я тоже не знаю.
— На производство электрического тока? — повторяет первый, и оба смотрят на меня, как будто я не в своем уме.
В столовой мы молча сидим за круглым столом, будто сговорившись основательно наводить тоску друг на друга. Старик кривит лицо, будто не зная, как оно должно выглядеть, примеряя в связи с этим различные маски. Наконец он ворчит:
— Это, так сказать, самый плохой груз, который только может быть — этот и фосфаты.
— А почему ты не возражал против этого?
— Я хотел удивить тебя, — говорит старик с вымученным налетом насмешливой улыбки.
— Что тебе прекрасно удалось. Моя ванна совершенно испачкана. Но, к счастью, камбуз, очевидно, совершенно не пострадал, — добавляю я, так как старик мрачно выглядит. — Наша яичница имеет желтый цвет, настоящий желтый цвет. И на ломтях гренок нет даже следа угольной пыли!
Старик меня даже не слушает. Мы отмалчиваемся до тех пор, пока он, откашлявшись и запинаясь, не говорит:
— Фрахтовые ставки настолько низкие, что никакое пароходство, разумно считающее, не стало бы связываться с этим грузом.
— Не хочешь ли ты этим сказать, что нелепо тащить эту штуку по морю?
— Этим я не хочу ничего сказать, — недовольно говорит старик, а затем показывает на книгу, лежащую на столе: — Что это ты там читаешь?