Довольно нахальный портье с бородкой а ля Менжу провожает нас в кабину лифта, и мы едем наверх.
— Черт побери! — вырывается у меня, когда месье Менжу откидывает тяжелую портьеру и лепечет «voila messieurs».[52] С двух сторон подходят фигуры во фраках, и мы стоим, как идиоты. Все это выглядит как надувательство и как «vieux jeu»:[53] лампы на столах, скатерти, свисающие до пола, ведерко со льдом для шампанского — огни за гигантскими панорамными окнами.
Помещение круглое, и я наконец соображаю, что мы оказались во вращающемся ресторане, о котором рассказывали на борту. Я обнаруживаю зазор между выступом двери и гигантским поворотным кругом, на котором установлено большинство столов.
Мы размещаемся на скудно занятой периферии этого круга. Стол выбрал старик:
— Тут мы лучше всего будем видеть, как эта лавочка вращается.
Не хотим ли мы шампанского?..
— Нет, пива! — заявляет старик.
Прямо напротив нас в полутьме я обнаруживаю небольшой джаз «Комбо»: три черных музыканта в белых куртках, занятых подготовкой своих инструментов. Свет падает так, что создается впечатление, что у них нет голов.
Южноафриканский джаз! Ну, сейчас что-то будет, думаю я. Но нет — короткое вступление и затем медленная приглаженная сентиментальщина, очевидно, из merry old England.[54]
Старик смотрит на меня, язвительно улыбаясь, будто желая сказать: вот тебе и Южная Африка как она есть.
— С ума сойти! — говорю я. — Прямо из угольной шахты во всем своем великолепии.
Снаружи огни Дурбана проплывают так медленно, что это едва заметно.
— Прямо трюк в духе всемирной выставки, — иронизирую я.
— Ну что ты хочешь, — говорит старик, — здесь ты можешь ознакомиться с южноафриканским высшим обществом.
— Ты имеешь в виду эти пагоды здесь?
— Да, конечно!
— Это скорее Глаухау в Саксонии.
— Относись к этому легко, — говорит старик, — чего-нибудь более лучшего нет.
Музыканты — ленивые работники, но меня это устраивает, — мы можем говорить. То, что у старика что-то на уме, ясно видно по нему.
— Раздражительность людей не становится меньшей, — начинает он немедленно, — и если они направляются домой, они становятся нетерпеливыми, как лошади.
Я об этом не подумал. Сейчас на меня накатит чувство вины: я сматываю удочки и оставляю старика одного.
Меня поражает, что старик так много говорит, и я смотрю на него в полглаза. Я вижу, как он качает головой, будто удивляясь самому себе. А теперь он поворачивается ко мне и говорит:
— Да, так оно и есть. Настоящее мореходство было когда-то. Между прочим, я для тебя подобрал еще кое-что о корабле.